А печаль холод греет - Дайана Рофф

– Накрашенная морда Тории давно не встречалась с полом, – злорадно ухмыльнулась я, вспомнив, как уложила соперницу в одно движение.

– А на самом деле? – нетерпеливо спросила соседка.

– Она меня уже давно раздражала. Эти её обзывательства, сломанные из-за неё жизни, у кого-то вообще самооценка упала из-за неё, другие разочаровались в любви и вообще в людях. Тория плохой человек, однако не стыдно быть плохим.

– Почему? – внимательно меня слушая, задала новый вопрос Филис, всё так же рассматривая меня.

Я прикрыла глаза, прислонившись затылком к холодной стене.

– Знаешь… каждый человек хоть раз в жизни сталкивался с буллингом, как это сейчас модно называть. Кого-то оскорбляли, унижали, заставляли чувствовать тебя слабаком и ничтожеством, избивали или просто оставляли в одиночестве. Люди постоянно стыдят кого-нибудь и это совершенно естественно – никто из нас не идеален. Но даже так не стыдно унижать человека, к примеру, за его лишний вес, не стыдно оскорблять кого-то, наплевать на него, не стыдно обманывать, предавать и лицемерить. Знаешь, почему всё это не стыдно? Потому что потом люди учатся на своих ошибках, ведь им совершенно свойственно стремиться к идеалу. Кто-то кого-то унижал или избивал, но потом понял, что был не прав – через день, месяц, год или вообще несколько лет. Взять хотя бы того же самого лиса из «Зверополиса»…

– Обожаю этот мультик!

–… который в детстве всё время издевался над Джуди и другими, – говорила я, не останавливаясь. – Что он первым делом сделал, когда увидел через много лет Джуди? Правильно, извинился и показал, каким он стал – другим. С возрастом многое что меняется: кто-то становится добрее, кто-то злее, кто-то извинится за содеянное, а кто-то навалит тебе ещё дерьма. Нет людей, которые всегда совершали только добрые поступки. Человек становиться лучше только когда признаёт свои ошибки – такова его природа. Лишь понимание того, что раньше ты был не прав, уже может направить тебя в правильную сторону, и ты начнёшь поступать правильно. Но знаешь… в некоторых случаях быть плохим и вправду очень плохо, стыдно. Чаще всего это тогда, когда кто-то поступает плохо и сам же обвиняет в этом других. Есть поступки, которые не прощаются, есть люди, которые никогда не смогут осознать свою гнилость души. К таким я и отношу Торию: думаю, вряд ли когда-нибудь она сможет измениться, стать лучше, перестать всех унижать.

– А мне кажется, что она может стать лучше, – возразила Филис, неопределённо пожав плечами. – У каждого ведь из нас есть выбор: осознавать собственную неправоту или продолжать поступать плохо. Каждый может ошибиться, и в этом нет ничего страшного.

Я слабо улыбнулась на её такую умную, но простую мысль, и, открыв глаза, посмотрела на неё.

– Я согласна, но…

– Вот видишь, наши мысли уже сходятся, а значит, между нами уже есть что-то общее! – радостно воскликнула вдруг девушка. – А значит, что мы уже на полпути к дружбе.

Я нахмурилась, совершенно не ожидая от неё таких слов, но говорить по этому поводу ничего не стала, потому что ещё сама не поняла, хотела ли этой дружбы или нет. Но тоска в сердце… так и хотелось её чем-то вылечить.

– Возможно, – сдержанно ответила я. – Но меня вообще удивляет то, что ты так по-доброму относишься к Тории после того, как она плюнула тебе в тарелку.

– Я быстро прощаю людей и совершенно не умею держать зла на них.

Не знаю, правда было это или нет, но за своей улыбкой Филис определённо что-то скрывала или не договаривала. Но расспрашивать у неё я ничего не стала. Я никогда не лезла к другим с расспросами о личной жизни или проблемах, о боли или о том, что причинило много страданий, но мне казалось, что Филис что-то хранила в себе, но было ли это как-то связано с Торией? С одной стороны, мне было интересно узнать, но с другой стороны, когда Филис будет готова мне что-то рассказать, тогда я её и выслушаю. А будет ли такое когда-нибудь? Вряд ли. Надежда на будущую дружбу во мне таяла слишком быстро, как бы мне ни хотелось этой дружбы. Я не привыкла рассчитывать на чудо, не привыкла вообще на что-либо рассчитывать, только на себя.

А я… порой саму себя же и подводила.

– А откуда у тебя все эти царапины и синяки? – Филис коснулась одного из лейкопластырей, которые приклеила мне.

– Да так, подралась, – махнула я рукой.

– А откуда у тебя этот шрам?

Я ещё давно заметила, что Филис любила всего коснуться, когда её вопрос или просто предложение касалось чего-то материального или даже человека. И так же было сейчас – она коснулась моей острой правой щеки, по которой, ближе к носу, от глаза до подбородка тянулся уродливый шрам. Не знаю, от чего я содрогнулась больше: от чужого, но такого ласкового прикосновения, или от ужаса воспоминаний.

– Это больная тема, – я сжала её пальцы и отодвинула их от себя, но отпускать не стала: нужна была хоть какая-то поддержка после всего пережитого.

– Ой, извини, ты, наверное, не хочешь об этом говорить? – Филис как-то странно склонила голову на бок, смотря на меня.

– Не хочу, – мрачно сказала я.

– Конечно… А почему это больная тема?

– Я не хочу об этом.

– Да-да, прости… – она улыбнулась, как сумасшедшая. – Видимо, что-то плохое случилось, да?

– Не. Хочу. Об. Этом. – Выделяя каждое слово, зло проговорила я.

– Да, я помню. Больная тема. Кстати, а почему?

– Да ты сама больная совсем, что ли?!

Я резко выпустила её руку и вскочила со своего места вне себя от злости и негодования. Филис вся содрогнулась от моего крика и, казалось, только сейчас наконец-то пришла в себя. Она в ужасе уставилась на свои пальцы, а затем перевала такой же полный паники взгляд на меня. В её фиолетовых глазах как будто впервые появилось непонятное ей до этого чувство – страшное, пугающее своей чернотой и мерзкое, как слизень, ползущий по лицу. Прижав к груди руки, девушка вдруг вскочила с места и быстро скрылась в конце коридора, убежав к лестнице. И мне оставалось только гадать, что в этот раз пришло ей в голову и почему она умчалась от меня как от настоящего монстра.

А была ли я монстром?

Ха-ха, смешно.

Определённо да.

Я всегда чувствовала, что во мне жил маленький демон, и за каждый мой плохой поступок, за каждое грубое слово он рос. Рос, рос и рос. И ведь вырастет до таких размеров, пока от меня самой ничего не останется. Чем я лучше Тории? Разве что только тем, что не лезла к другим без причины. А в остальном я была даже хуже: настолько вспыльчива, что вместо ссоры сразу шла драться, настолько гордая, что никогда не принимала помощи, настолько грубая, что мои слова порой ранили больнее кулаков, настолько жестокая, что на моём теле не осталось почти ни одного целого места, где никогда бы не было синяка, царапины, шрама или перелома. Быть жестокой не только к людям, но и к самим себе – так я жила, так выживала в этом мире монстров, сама не замечая, как становилась монстром.