Последний взгляд - Джеймс Олдридж

Хотя потом в моей жизни происходило кое-что и похуже, мне кажется, что тот первый день был как бы подготовкой к дальнейшему, потому что с самого начала Скотт и Хемингуэй, образно говоря, пытались вцепиться друг другу в горло. В тот же день они затеяли спор, и я получил некоторое представление о том, что ожидает меня и их во время этой поездки.

Мы выехали из Парижа по старой мощеной дороге, идущей вдоль правого берега Сены, потом возле Сен-Клу переехали на левый берег и направились в сторону Севра, Дре и Алансона. Я сидел на заднем сиденье «фиата», набитом конским волосом и очень жестком. Хемингуэй, натянув берет на уши, вел машину, а элегантный Скотт на каждом углу подсказывал ему, как ехать, пока Хемингуэй не предложил ему либо заткнуться, либо немедленно выйти из машины. На Скотта его слова не произвели ни малейшего впечатления. Он продолжал давать ему указания. Где-то между одиннадцатью, когда я пошел за своими вещами, и той минутой, когда мы двинулись в путь. Скотт успел выпить джину, отчего стал задиристым, но в конце концов Хемингуэю удалось унять его.

— Ты пьян, Скотти, так что лучше помолчи и не мешай мне крутить баранку.

Скотт обиделся и некоторое время сидел надувшись. Потом лицо его прояснилось и вкрадчивым голосом он сказал:

— А ведь Клемансо был…

Он не успел докончить. Хемингуэй рванул тормоз. Я стукнулся о спинку переднего сиденья, а Скотт, сидевший впереди, слетел на пол.

— Я выхожу, — сказал Хемингуэй.

— Эрнест! Эрнест! — Скотт, извернувшись, приподнялся с пола и сел на свое место. — Что с тобой?

— Ты пьян, — гневно крикнул Хемингуэй.

— Ничего подобного, — негодующе возразил Скотт.

— Тогда не заводи про Клемансо.

— Но ты же клемансист, черт возьми, ты же им восхищаешься…

— Ты прекратишь или мне тебя высадить?

— Ну ладно, ладно, — сказал Скотт. — Я не буду говорить о твоем слепом обожании Клемансо, если ты перестанешь твердить, что я пьян, когда я вовсе не пьян и ты это знаешь.

— Ох, ради бога, Скотти!

Скотт поднял руку в знак того, что все кончено. И вдруг, к моему изумлению, он повалился на бок, будто по приказу гипнотизера, и через несколько секунд уже крепко спал.

Хемингуэй вздохнул и включил газ.

— Ну как ты, мальчуган, ничего? — спросил он не оборачиваясь.

— Пока да, — ответил я.

— Похоже, что эта поездка принесет тебе мало радости, — угрю мо сказал Хемингуэй. — Хочешь выйти сейчас?

— Да нет, все в порядке, — сказал я.

— Если хочешь выйти на следующей автобусной остановке, со Скотти я это улажу.

— Нет. Все обойдется.

— Ну как тебе угодно, — сказал он, пожав плечами. — Но когда Скотти просто пьян, а не мертвецки пьян, он говорит и делает такое, что тебе захочется вышибить из него дух.

Я сказал Хемингуэю, что сумею совладать с собой.

— Ладно. Только не пускай в ход кулаки, что бы он ни сделал. Понятно?

— Да, да. Я понял.

Вот в таком духе началась и, очевидно, будет продолжаться наша экспедиция.

Через полчаса Скотт проснулся, и они снова стали ссориться — на этот раз из-за маршрута, из-за того, где мы будем обедать, сколько следует заказать вина, кто был лучшим защитником в команде «Нотр-Дам» до войны и почему американцы всегда возмущаются, если их надувают в Европе, когда надувательство — это неотъемлемая часть европейской культуры и вполне естественное явление в американской политике, а для европейца надувать американцев это все равно что надувать городские власти.

Потом они разругались из-за маршрута, который составил Скотт. Хемингуэя беспокоило первое свидание с «этими Мерфи».

— Мы условились встретиться и позавтракать вместе в старинном ресторанчике «Chapeau Gris» в Версале, — сказал Скотт. — И Джеральд постарается подъехать вовремя, так что не беспокойся.

О Джеральде Мерфи мне тогда было известно только то, что его племянница одолжила Скотту «фиат». Теперь-то я знаю, что в то время они служили для Скотта прообразом Дайверов в романе «Ночь нежна», но это уже другая тема. Подлинные Мерфи выехали из Парижа на два дня раньше нас в своей туристской «изотте», прихватив Зельду Фицджеральд, Хедли (жену Хемингуэя) и молоденькую англичанку по имени Бо.

— И ты думаешь, что хоть кто-нибудь из этой компании будет придерживаться расписания, да? — сказал Хемингуэй, когда Скотт протянул ему свой аккуратно напечатанный на машинке график.

— Но это очень логичный план, и очень легко ему следовать.

— Господи боже мой, Скотти. С четырьмя-то женщинами? И с безумными представлениями Зельды о путешествиях?

— Она не безумнее других, — возмущенно сказал Скотт.

Мы уже сидели на маленькой закрытой веранде ресторанчика «Chapeau Gris» в Версале, и Хемингуэй прищелкивал большим и указательным пальцами — кажется, так он делал всегда, когда его раздражал Скотт.

— Ну в своем она уме или нет, — сказал он, — но Зельда уговорит их свернуть в сторону, чтобы полюбоваться Байе. Или завезет в те швейцарско-нормандские деревушки посмотреть на чернооких коров в очках.

— Зельда ненавидит коров, — сказал Скотт.

— Она ненавидит порядок и здравый смысл, Скотти. Она не станет сидеть в этой огромной «изотте», крепко сжимая в прелестных ручках твое аккуратненькое расписание.

— Спорим, хочешь? На деньги? — спросил Скотт. — Ну давай, Хемингуэй! Сколько у тебя там на счету в банке?

Хемингуэй взглянул на меня так, словно ему. — впервые! — захотелось, чтобы я хоть что-нибудь сказал и положил конец этому разговору.

— Никогда не наживаюсь на трагедиях, — сказал он, — так что брось это.

— Что бросить? Что я должен бросить?

— Да этот дурацкий спор.

Когда Фицджеральду случалось выйти из себя, он, как и я, заливался краской, и сейчас казалось, будто и лицо его раздулось от негодования. Даже его зеленые колючие глаза стали выпуклее, и в них стояли слезы. Алкогольные слезы или трагические — я не мог понять. Но вспышка внезапно угасла, лицо сразу осунулось, и вид у Скотта стал такой несчастный, что я решил рискнуть и вмешаться, чтобы прекратить ссору.

Но Скотт заговорил сам:

— Ты прав, Эрнест, совершенно, абсолютно прав. Во всяком случае я не намерен ссориться с тобой из-за Зельды. Что угодно, только не это.

— Она больна, Скотти. Вот и все, что я сказал.

— Я не желаю больше слышать об этом, — крикнул Фицджеральд.

Хемингуэй с беспокойством оглядел почти пустой ресторан.