Майя - Ричард Адамс

Корили его обычно не за то, что он сделал, а за то, чего не сделал. На справедливые обвинения у Таррина был один ответ – уйти прочь. Молодость его прошла легко и беззаботно, в смущенных улыбках и безропотных уступках. В общем, ему все сходило с рук.

Однако с подобным поведением мирятся недолго – взрослого мужчину порицают за то, что прощают юношам. За Таррином укрепилась слава человека легкомысленного; поговаривали, что, мол, хватит ему уже прохлаждаться да за юбками бегать, настало время одуматься.

Впрочем, врагов у Таррина не было, денег он не накопил, и подобные замечания нисколько его не огорчали. Лет в тридцать он на год нанялся на службу к Плорону, главному лесничему саркидского бана, и там, на весеннем празднике, встретил дочь Плорона Керемнису. Таррин стал за ней ухаживать – не из желания породниться со знатным семейством, а ради собственного удовольствия, – и Керемниса от него понесла.

Сам Плорон, человек хитрый и расчетливый, своего положения добился, среди прочих ухищрений, женитьбой на дочери родовитого человека, а потому неохотно, но готов был согласиться на свадьбу и даже приданого не пожалел. Однако Таррин, не имея никаких корыстных побуждений, ясно дал понять, что Керемниса ему не очень-то и нравится, чем жестоко оскорбил Плорона, который поклялся отомстить кровному обидчику. В южных провинциях империи Таррину оставаться было опасно, и он на три года ушел на север, в горы, где сперва промышлял канатным делом на острове Ортельга посреди реки Тельтеарна, а потом стал гуртовщиком в Терекенальте.

Там он и дожил бы до конца своих дней, если бы спустя три года после его бегства из Саркида не случилось восстание Леопардов в Бекле. Мятежники убили верховного барона Сенда-на-Сэя, а власть захватили Дераккон и пресловутая благая владычица Форнида, – впрочем, все это не обошлось без вмешательства Карната Длинного, короля Терекенальта. Терекенальт постоянно враждовал с Бекланской империей, и в королевстве от гнева Сенда-на-Сэя укрывались многочисленные беженцы. После восстания многие решили, что теперь возвращаться на родину безопасно; среди них был и Таррин, который все же предпочел держаться северных владений империи.

Поначалу он обосновался в Кебине Водоносном, но однажды весной, перегоняя стада дильгайского скотопромышленника на двадцать лиг к югу, в Теттит, попал на озеро Серрелинда, где встретил Морку. Молодая вдовушка с тремя дочерями знакомству обрадовалась, и Таррин с ней сошелся легко – как и с десятком женщин до нее.

Даже без кормильца семья не нищенствовала – покойный муж оставил Морке хижину, стадо коров и рыбацкую лодку со снастями. Но жить в глухом уголке Тонильды было тревожно – пришедшие к власти Леопарды поощряли работорговлю, да и в деревне молодой вдове без мужчины не обойтись. Таррин, несмотря на легкомыслие и безалаберность, своим присутствием развеивал постоянные страхи Морки, и она с радостью делила с ним ложе и кров. Через три года родилась Лиррита.

Таррин, будто увязший в болоте валун, привык к неспешной, размеренной деревенской жизни: рыбачил на озере, учил старших девочек управляться с лодкой, даже землю пахал – иногда на делянке Морки, но чаще на соседских полях, где за работу платили; деньги он пропивал в мирзатских тавернах, а время от времени уезжал в Теттит по каким-то своим делам (как выяснилось впоследствии, весьма сомнительного характера), но всякий раз возвращался, хотя и сам не сознавал почему. По правде говоря, он не желал признавать, что возраст брал свое. Таррину отчаянно хотелось покончить с изнурительным трудом и жить в свое удовольствие с Моркой и ее дочерями – особенно с дочерями. Морка, измученная тяжелой работой и постоянными тревогами, стала сварливой, склочной и раздражительной. Дочери ее не любили и побаивались, а отчима обожали и всячески баловали – им нравилось и его добродушное подтрунивание, и скабрезные шутки, и рассказы о приключениях и гулянках в Саркиде и Терекенальте. К девочкам он относился снисходительно, без строгости и, как многие стареющие бездельники, похвалялся своими подвигами перед детьми, которые, не зная жизни, принимали его слова за чистую монету.

И все же Таррин не уходил от Морки по другой причине – из-за Майи. Жил он, следуя своим прихотям, и о будущем не задумывался, а потому отцовских чувств к Майе не питал. Ему нравилось шлепать ее по заду, требуя ужина, подшучивать над ней и рассказывать в ее присутствии непристойные истории, громко смеясь над тем, как она наивно распахивает огромные синие глаза. Когда-то девушки наперебой увивались за Таррином, и он считал себя ценителем женской красоты. В последние полгода он, будто крестьянин, завистливо поглядывающий на соседскую телочку, увлекся юной прелестью Майи. Он с вожделением бросал на нее жадные взгляды – вот Майя смеется, дерзит матери, собирает цветы, купается в озере, по-детски не стесняясь своей наготы. От решительных действий Таррина удерживали два соображения: во-первых, Морка догадывалась о его намерениях и не скрывала своей злобной ревности. Возможно, она даже предполагала, что в один прекрасный день он ее бросит и сбежит с Майей в Теттит или Кебин, да куда угодно. Во-вторых, Майя была невероятно наивна, а невинную девушку легче изнасиловать, чем соблазнить, ведь она не представляет себе, что происходит, и не осознает плотских желаний, пробуждающихся в юном теле. По ночам Таррин, лежа с Моркой в кровати за занавеской, отделяющей угол хижины, мечтал о Майе – о ее румяных щеках и смущенно опущенных глазах, о прелестной наготе, о стыдливом шепоте, о восторженных ласках и об изумленных восклицаниях, о том, как она поддается порывам неведомой прежде страсти. Грезы его подпитывали воспоминания о былых победах – прошло уже немало времени с тех пор, как он завоевал очередное наивное сердце и лишил невинности девственницу.

Морка, ожидая рождения ребенка, стала гневливой и вспыльчивой; дочерей она ежедневно ругала, о своем внешнем виде не заботилась, домашнее хозяйство запустила и пребывала в постоянном изнеможении. Таррина к себе она не подпускала, находя в этом какое-то горькое удовлетворение. Впрочем, добродушная снисходительность Таррина объяснялась не его благонравием, а леностью и слабохарактерностью, а потому поведение Морки начало его раздражать. Морка, как и сам Таррин, со страхом осознавала, что приближается унылый закат ее дней, и часто с досадой и отчаянием воображала, что дочь похитила у нее и былую красу, и жизненные силы. Она с ненавистью смотрела на стройное, упругое тело дочери, на ее румяные щеки и золотистые кудри. Отец Майи был человеком бережливым и рачительным, умел вести хозяйство, и с ним семья процветала, но теперь Морка считала упрямую, своенравную красавицу-дочь лишним ртом.

Неподалеку от хижины, у озера, рос огромный ясень. Жаркими летними днями Майя удобно устраивалась среди раскидистых ветвей и, задумчиво жуя травинку, часами рассматривала свое отражение в зеленоватой воде, будто сонная кошка на завалинке. Когда Морка звала дочь помочь по хозяйству, подмести пол или начистить овощей для похлебки, Майя неохотно повиновалась – с ленивой, небрежной грацией, чем еще больше раздражала мать. Вскоре Майе надоели постоянные придирки, и она стала уходить к водопадам или в поля или проплывала на островок в центре озера, где весь день нежилась на солнце, возвращаясь домой только к ужину.