В ореоле тьмы - Дана Делон

– Честно? – заикаясь, спросила я.

– Да.

– И у тебя бывает?

Тень пробежала по его лицу. И только в тот момент я обратила внимание на темные круги у него под глазами.

– У всех бывает, – тихо-тихо повторил он.

Он продолжал обнимать меня и круговыми движениями гладить по спине. Это успокаивало. Я покосилась на гипс и повязку, которая держала руку. Ему наверняка было очень больно.

– Это временно, помнишь? Полтора месяца, и я его сниму.

Тогда я подумала: до чего же он добрый, как быстро простил меня и не смеялся над моей глупостью. Его тепло окутало меня, я перестала плакать, и дыхание пришло в норму. Рядом с ним исчезли и пауки, и ползущие змеи. Тени на стенах и потолках больше не пытались схватить меня, а просто украшали собой комнату.

– Мне кажется, нам стоит пойти в кровати, – сказал Тео, но я покачала головой.

– Я не хочу туда возвращаться…

– Может, тогда поспишь с Клэр? Ее спальня как раз напротив моей.

– Если я зайду посреди ночи к ней в комнату, она будет в бешенстве и своими криками разбудит всех… Лучше не стоит.

– Она твоя сестра, поэтому поймет и поможет. Поверь, это то, что делают близкие люди.

Я горько усмехнулась.

– Возможно, так принято делать в твоей семье. Но в моей принято не трогать Клэр, если не хочешь услышать грубость.

Тео посмотрел на меня с печалью и грустно улыбнулся.

– У меня нет семьи, Беренис.

Я не знала, что на это ответить, шок отпечатался на моем лице.

– Но у тебя она есть, – продолжил он. – Так что не таи глупые обиды и делись с ними любовью. Поверь, это самое важное.

Его признание меня очень удивило, и я не смогла сдержать детское любопытство.

– А что случилось с твоей семьей?

Глаза Тео изменились, взгляд стал мрачным. В его чертах появилось что-то пугающее и опасное. Я не могла понять, как за одну секунду вся доброта, тепло и забота исчезли и на смену пришли злость, гнев и что-то очень грозное, опасное, зловещее. Инстинктивно мне захотелось выбраться из его объятий и оказаться как можно дальше. Я медленно отползла от него, и он проследил за мной. Тео не ответил на мой вопрос, а я начала вновь трястись от страха – настолько пугающе он выглядел.

– Я посплю с мамой! – на одном дыхании выпалила я и выбежала из комнаты.

Когда я проснулась, ни Клэр, ни Тео уже не было. Они вернулись в Париж. В гостевой комнате, в которой он останавливался, витал терпкий приятный запах, рассказывающий о том, что он там был. А на столе остался лист бумаги и черный грифель. Я подошла ближе и взяла лист в руки. На нем были изображены ползущие по стенам монстры, и, лишь присмотревшись, я поняла, что это тени деревьев. Те самые ветки, которые не давали мне уснуть. Было ощущение, что он перенес мой кошмар с особой тщательностью на бумагу. Он с точностью передал каждый изгиб ветвей, каждое щупальце, пропитав тени ужасом. У него был талант оживлять свои рисунки. В тот момент я задалась вопросом: может ли он оживлять их по-настоящему? Мне было 11 лет, и на какой-то краткий миг я действительно поверила, что именно Тео нарисовал для меня кошмар.

Я перевернула его лист и взяла в руки грифель. Рисование всегда принадлежало Клэр, я старалась прятать свои рисунки и никогда никому не показывать. Интуитивно я ощущала, что это ее территория и мне там будут не рады. Но сколько себя помню… я обожала рисовать. Это было моей отдушиной. Возможностью выплеснуть эмоции и рассказать о чувствах, используя не слова, а лишь линии и цвета. Оживить радость и боль, грусть, печаль и воодушевление. В тот день я заперла гостевую спальню и провела весь день за столом, на котором Тео изображал ночью мой кошмар. Я рисовала Тео на оставленном им листе бумаги и его грифелем. Рисовала глаза, каждую крапинку и черточку в них. А после рот, из которого вытекало что-то… Рисунок был черно-белым. И лишь мое воображение знало, что из его рта вытекает кровь. Алая, теплая и до ужаса липкая.

LE PRÉSENT[8]

МНЕ ИНОГДА КАЖЕТСЯ, что запах краски и ацетона въелся мне в кожу. Проник в каждую пору и клетку. Мне иногда кажется, что он преследует меня специально. Словно моя несуществующая совесть не дает мне покоя ни на минуту. Не дает забыть, чем именно я занимаюсь, как зарабатываю деньги. Этот запах – словно кандалы на запястьях. Напоминает мне, как именно я продала свою душу. Договориться с совестью легче, чем кажется. Но вот с гордостью… практически невозможно. Я оглядываю картину, которая стоит передо мной на мольберте. Айвазовский бы гордился. Бушующее море темно-синего, почти черного цвета. Волны закручены и пенятся. Контраст цветов и эмоций. Море неистово злится. Сопротивление стихии и борьба. Истинное творение романтизма, созданное, чтобы вызывать эмоции, чувства и мурашки по телу.

Отхожу подальше и продолжаю изучать собственную работу с чужой подписью. Интересно, что сказал бы русский художник, увидев свою несуществующую картину? Разозлился бы? Или же почувствовал бы гордость, что некая молодая француженка планирует заработать несколько сотен тысяч евро на его имени? Иван Константинович, будьте любезны, не обижайтесь! Я бы очень хотела зарабатывать на своем. Но в искусстве умершие люди ценятся выше живущих. Уверена, будучи художником, вы понимаете, что я имею в виду.

– Беренис, надеюсь, ты закончила! Нам ее еще надо состарить… время поджимает. – В студию врывается Джош и недовольно поглядывает на меня, маленький, толстенький, краснолицый и жадный. – Сколько можно? Ты должна была сдать мне ее три дня назад.

– В творчестве не бывает точных сроков, – бормочу я и вытираю руки грязной тряпкой. – Как тебе?

Вопрос не по адресу. Мелкие глаза Джоша пробегают по картине равнодушно и без всякого интереса. Бессердечный ублюдок.

– Надеюсь, за нее будут торги такие же сногсшибательные, как и за прошлую твою работу.

Это все, что интересует его. Деньги.

– За эту отдадут больше… Это Айвазовский.

– Да, только при условии, что у тебя получился Айвазовский.

Из прохода доносится хриплый старческий голос. И в комнату медленным шагом ступает Огюст. Каблуки мужских туфель мелодично постукивают по скрипучему старому паркету, а по мне пробегает нервная дрожь. В отличие от Джоша, Огюст – истинный ценитель. Седые волосы зачесаны назад, он неторопливо достает из кармана пиджака футляр для очков и открывает его.

– Каков был эскиз? – С его губ слетает вопрос.

– Посмотришь на рентгене…

Он ухмыляется, вокруг его глаз собираются глубокие морщинки.

– Беренис, я надеюсь, что увижу там четкую линию горизонта.