Жорж - Александр Дюма

Вскоре из бортовых люков «Волшебницы» появляется легкий дымок; с минуты на минуту он становится все гуще, и вот через люки можно разглядеть выползающих оттуда людей; они тащатся, поднимают искалеченные руки, зовут на помощь, потому что дым уже сменился пламенем, изо всех отверстий судна вырываются огненные языки, они выходят наружу, ползут по снастям, поднимаются на мачты, окружают реи, и среди этого пламени слышатся душераздирающие крики, потом вдруг корабль раскалывается, как разверзается кратер вулкана. Раздается сильный взрыв. «Волшебница» разлетается на куски. Некоторое время все следят за тем, как ее горящие обломки взлетают вверх, падают и, шипя, угасают в воде. От прекрасного фрегата «Волшебницы», которая еще накануне считала себя царицей океана, не остается ничего — ни обломков, ни раненых, ни убитых.

Одно лишь обширное пустое место между «Нереидой» и «Ифигенией». Потом, устав от борьбы, с ужасом глядя на это зрелище, англичане и французы умолкают; остаток ночи посвящается отдыху.

На рассвете бой возобновляется. Теперь французская флотилия избирает своей жертвой «Сириус». Огонь четырех кораблей — «Виктории», «Минервы», «Беллоны» и «Цейлона» — уничтожает «Сириус». На него направляются все ядра и картечь. Два часа спустя у него уже не остается ни одной мачты, его борт снесен, вода проникла в его киль через многие пробоины: если бы он не сидел на мели, то пошел бы ко дну. Наконец, команда покидает его, капитан сходит последним. Как и на «Волшебнице», возникает пожар, огонь на борту достигает пороха, и в одиннадцать часов утра раздается страшный взрыв — «Сириус» исчезает навсегда!

Тогда на «Ифигении», сражавшейся не снимаясь с якоря, понимают, что дальнейшая борьба невозможна. Она одна остается против четырех судов, потому что, как мы уже сказали, «Нереида» представляет собой безжизненную массу;

«Ифигения» разворачивает паруса и, пользуясь тем, что она цела и почти невредима, так как не подвергалась обстрелу, удаляется, чтобы укрыться под защитой форта.

Капитан Буве тут же приказывает «Минерве» и «Беллоне» произвести ремонт и сняться с мели. Дюперре, лежа на окровавленной койке, узнает все, что произошло. Он приказал, чтобы ни один из англичан не смог спастись и сообщить Англии о поражении. Нам нужно отомстить за Трафальгар и Абукир! В погоню! В погоню за «Ифигенией»!

И оба доблестных фрегата, изувеченные, поднимаются, выпрямляются, разворачивают паруса и плывут, приказав «Виктории» захватить «Нереиду». Что до «Цейлона», то он до такой степени искалечен, что не может сдвинуться с места, пока матросы не законопатят его многочисленные раны.

И тогда раздаются громкие торжествующие крики: все население острова, до тех пор хранившее молчание, вновь обретает дыхание и голос, чтобы поддержать «Минерву» и «Беллону», преследующих английский фрегат. И «Ифигения», менее поврежденная, чем два ее неприятеля, заметно опережает их. «Ифигения», миновав остров Эгретт, подходит к форту Пасс, «Ифигения» вот-вот выйдет в открытое море и будет спасена. Ядра, которыми ее преследуют «Минерва» и «Беллона», уже не достигают ее и тонут за кормой, как вдруг при входе в пролив появляются три корабля с трехцветным флагом; это капитан Гамлен прибыл из Порт-Луи в сопровождении «Предприимчивого», «Ла-Манша» и «Астреи». «Ифигения» и крепость Пасс оказываются между двух огней; они должны сдаться на милость победителя; не ускользнет ни один англичанин.

В это время «Виктория» во второй раз приближается к «Нереиде». Боясь какой-либо неожиданности, «Виктория» подходит к ней осторожно. Но молчание, царящее на корабле, это, несомненно, признак смерти. Палуба покрыта трупами, лейтенант, первым взошедший на судно, по щиколотку погружается в кровавое месиво.

Один из раненых приподнимается и рассказывает, что шесть раз отдавался приказ спустить флаг и шесть раз французские залпы сбивали матросов, пытавшихся выполнить его. Капитан уходит в свою каюту, и больше его никто не видел. Лейтенант Руссен направляется в каюту и находит капитана Вилоугби за столом, на котором стоят кувшин с грогом и три стакана. У капитана оторваны бедро и рука.

Перед ним лежит его первый помощник Томсон, убитый — картечью, прошившей ему грудь; у ног капитана — его племянник, Уильям Маррей, раненный картечью.

Затем капитан Вилоугби единственной рукой отдает лейтенанту Руссену шпагу; лейтенант, приветствуя умирающего англичанина, говорит:

— Капитан, когда шпагой дерутся столь доблестно, как вы, она принадлежит только богу!

И приказывает сделать все возможное, чтобы оказать капитану Вилоугби помощь. Но тщетны усилия: мужественный защитник «Нереиды» скончался на следующий день.

Племянник оказывается счастливее дяди. Рана Уильяма Маррея, хоть и глубокая, и опасная, не смертельна. Вот почему он еще будет играть роль в нашем повествовании.

Само собой разумеется, что англичане, потеряв четыре корабля, все же не отказались от намерения завоевать Иль-де-Франс. Напротив, теперь им предстояло одержать новую победу и отомстить за былое поражение. Не прошло и трех месяцев после событий, о которых мы только что рассказали читателю, как в самом Порт-Луи, то есть в точке, диаметрально противоположной той, где происходило описанное сражение, разгорелась новая битва, не менее ожесточенная, чем первая, но приведшая к совсем иным результатам.

На этот раз речь шла не о четырех кораблях и не о тысяче восьмистах матросах. Двенадцать фрегатов, восемь корветов и пятьдесят транспортных судов высадили на остров двадцать или двадцать пять тысяч солдат, и эта оккупационная армия двигалась на Порт-Луи, который назывался тогда Порт-Наполеон. Трудно изобразить зрелище, какое являла собой столица острова, в то время как ее атаковали столь мощные военные силы. Со всех частей острова стекались массы народа, на улицах царило необычайное волнение. Поскольку никто не был осведомлен о действительной опасности, каждый создавал себе воображаемую, и больше всего верили самым преувеличенным, самым неслыханным россказням. Время от времени вдруг появлялся кто-то из адъютантов главнокомандующего, он отдавал очередной приказ и обращался к толпе, стараясь вызвать в ней ненависть к англичанам и возбудить патриотизм. Когда он говорил, со всех сторон взлетали шляпы, надетые на конец штыка, раздавались крики «Да здравствует император!», люди клялись друг другу победить или умереть; трепет энтузиазма охватил толпу, которая перешла от пассивного ропота к ожесточенным действиям и бурлила теперь, требуя приказа выступить навстречу врагу.

Больше всего народа собралось на площади Армии, то есть в центре города. Можно было видеть то направлявшиеся туда фургоны с несущейся галопом парой маленьких лошадок из Тимора или Пегю, то пушку, которую катили артиллеристы-добровольцы, юноши пятнадцати — восемнадцати лет, с лицами, опаленными порохом и потому от этого казавшимися бородатыми. Сюда стягивались национальные гвардейцы в военной форме, добровольцы в причудливой одежде, приделавшие штыки к охотничьим ружьям, негры, наряженные в остатки военных мундиров, вооруженные карабинами, саблями и копьями; все это смешивалось, сталкивалось, валило друг друга с ног, создавало невообразимый шум, поднимавшийся над городом подобно гулу огромного роя пчел над гигантским ульем Однако ж, прибыв на площадь, эти люди, бегущие поодиночке или группами, принимали более упорядоченный и спокойный вид. Дело в том, что на площади была выстроена в ожидании приказа о выступлении половина гарнизона острова, состоявшего из пехотных полков, в общем насчитывавших тысячу пятьсот или тысячу восемьсот солдат; они держались гордо и в то же время беззаботно, как бы воплощая молчаливое осуждение беспорядка, создаваемого теми, кто был хуже осведомлен о событиях и все же обладал мужеством и искренним желанием принять в них участие. Пока негры толпились на краю площади, полк островитян-добровольцев, как бы повинуясь военной дисциплине солдат, остановился против частей гарнизона и построился в таком порядке, как они, стараясь подражать, хоть и безуспешно, правильности их рядов.