Помни меня - Лесли Пирс

— Что за смысл лежать тут и хандрить? — сказал он, будто разговаривая сам с собой. — Я прожил хорошую жизнь и считаю, что лучше мне висеть, чем потерять рассудок и человеческий облик в таком вот месте.

— Некоторые арестанты предпочитают спать, а не думать об этом, — возразила она.

Еще в январе, в первые дни заключения, Мэри поняла, что желательно подружиться с кем-нибудь жестким и хитрым, чтобы оказаться под его защитой, а поскольку Дик, казалось, подходил по всем статьям, она позволила ему придвинуться к ней ближе и поговорить.

Вскоре Мэри обнаружила, что у Дика не осталось денег на покупку дополнительной воды и питья. Он рассказал ей, что прокутил все, что имел, за первые несколько недель до суда. Но даже если Дик не мог обеспечить ей комфорт в материальном выражении в последние несколько дней, он был сильным, уверенным в себе и обладал большим жизненным опытом, и его болтовня и смех подбадривали ее.

Дик тоже был родом из Корнуолла. Мэри нравилось говорить с ним о доме, и вскоре она рассказала ему все, что чувствовала по поводу своего преступления и того, что она так опозорила семью.

— Зачем об этом беспокоиться? — спросил он, и его выговор показался Мэри таким же мягким и успокаивающим, как у ее отца. — Нам надо сделать все, чтобы выжить. Это вина правительства, что мы до такого докатились. Высокие налоги, огораживание[1]… Да они нас просто обдирают на каждом шагу! Они живут во дворцах, в то время как многие из нас голодают. Я так же, как и ты, отбирал у тех, кто не очень от этого пострадал. По-моему, так им и надо.

Мэри была воспитана в честности и богобоязненности и не совсем соглашалась с Диком, но не собиралась говорить этого вслух.

— И все-таки, разве ты не боишься смерти? — спросила она вместо этого.

Он пожал плечами.

— Я так много раз смотрел ей в лицо, что она перестала вызывать у меня страх. Что такое виселица по сравнению с поркой на корабле? Впервые я пережил это, когда мне было шестнадцать лет. Это ни с чем не сравнимый ужас: боль такая жуткая, что молишь о смерти. Виселица — это быстро. Не беспокойся, малышка, я буду держать тебя за руку до самого конца.

Слова Дика немного утешили Мэри. Она решила, что если уж ей суждено умереть, то она встретит смерть достойно.

Через четыре дня после суда, около десяти утра, к двери камеры подошел тюремщик и вызвал Нэнси и Энн Браун. Это были тетя и племянница, обвиняемые в ограблении меблированных комнат. Он сказал, что они оправданы в силу новых свидетельств и свободны.

Несмотря на собственное тяжелое положение, Мэри была чрезвычайно рада за них и встала, чтобы обнять их и поцеловать на прощанье. Она в последнее время много разговаривала с этими женщинами и была уверена, что они невиновны, как они утверждали сами. Не успели они покинуть камеру, как тюремщик назвал еще четыре имени — троих мужчин и Мэри.

— Вы все идете со мной, — сказал он резко.

Мэри с ужасом повернулась к Дику, думая, что настал ее час отправляться на виселицу.

Дик положил свою большую руку ей на плечо и сжал его.

— Даже не думай об этом, — произнес он с уверенностью в голосе. — Раз в три месяца они собираются, просматривают список и выбирают, кого лучше выслать. Я предполагаю, что именно это тебя и ждет.

Тюремщик заорал, чтобы все шли за ним, и не дал Мэри времени для того, чтобы попрощаться с Диком и с Брайди.

Мэри шаркала по темному коридору за Уильямом, Эйблом и Джоном, своими сокамерниками. Их кандалы бряцали о грубый каменный пол. Вдруг она услышала голос Дика, прогремевший у нее за спиной:

— Семь лет — вот и все, а потом ты свободна, моя малышка. Будь сильной и смелой, и ты увидишь, что все это когда-нибудь кончится.

Эйбл, тридцатилетний мужчина болезненного вида, оглянулся на Мэри.

— Что он может знать? — сказал он мрачно. — Я слышал, как говорили, что теперь, когда война уже закончилась, каторжников в Америку больше не высылают[2].

Мэри и сама об этом слышала, когда жила в Плимуте. Она подумала о том, что лучше бы это было правдой, поскольку она с детства слышала переходящие от моряка к моряку ужасные истории о далеких землях. С заключенными там обращались так же, как с черными рабами: морили голодом, били, заставляли работать на земле, пока они не падали замертво от истощения. Ну а если не в Америку, то куда же их могут сослать и будет ли там хоть немного лучше?

Выйдя во двор, Мэри сразу увидела заключенных, которые строились в шеренгу. Там были и Мэри Хейден, и Кэтрин Фрайер, ее «соучастницы преступления». Всего Мэри насчитала пять женщин и пятнадцать-шестнадцать мужчин. Мэри Хейден тряхнула головой, обернулась и увидела Мэри, а Кэтрин сердито смотрела на нее. Они, несомненно, все еще считали ее виновницей своих мучений.

Судья (по крайней мере, Мэри подумала, что он судья, взглянув на его парик и одежду) спустился вниз на несколько ступенек в сопровождении нескольких мужчин и затем стал читать вслух с пергамента.

Мэри почти не смогла разобрать его слов. Она слышала: «На суде присяжных и общем слушании о тюрьмах его величества короля», потом целую вереницу имен, начинающихся с «сэр», которые были ей неизвестны. И только когда Мэри услышала, как упомянули ее имя, она начала вслушиваться. При словах «его величеству было угодно предоставить им свое королевское помилование» у Мэри подпрыгнуло сердце. Но по мере того как судья продолжал читать, она снова пала духом, поскольку это было, как сказал Дик, помилование при условии, что на семь лет они будут высланы из Англии.

Когда судья покинул тюремный двор, оставляя заключенных с охраной, арестанты повернулись друг к другу, и их восторг по поводу того, что их не повесят, смешивался с паническим страхом перед неизвестностью.

— Я никогда не встречал никого, кто возвращался бы оттуда, — сказал один мужчина мрачно. — Наверное, они все умерли.

— А я знаю одного человека, который вернулся, — громко возразил другой. — И деньги у него в кармане водились.

Мэри попыталась разобраться в гуле противоположных мнений, в гуще которых она очутилась. Лично ей казалось, что семилетний приговор, хоть и тяжелый, все же лучше, чем повешение. Во дворе не было человека, который смог бы ее разубедить в этом, так что ей не было смысла высказывать свое мнение. Но когда стоящая рядом с ней женщина расплакалась, Мэри обняла ее за плечи, чтобы утешить.

— Это лучше, чем смерть, — сказала она мягко. — Мы будем на свежем воздухе и, возможно, даже сможем сбежать.

Эйбл, который стоял перед ней, вероятно, услышал ее слова, поскольку повернулся к ней с презрительным выражением на лице.