Розенкрейцерское просвещение - Френсис Амелия Йейтс

Фридриху еще надлежало почтить своим посещением университеты, чем он и занялся. Ученые сообщества приветствовали принца латинскими стихами, в которых эрудиция часто перевешивала поэтическое чувство. Одно из таких произведений написал Джордж Херберт[32]. Не иссякал и поток поздравительных стихов, извергавшийся печатными станками и между прочим вобравший в себя несколько стихотворений Джона Донна[33]. Во многих произведениях такого рода к ликованию по поводу венчания Елизаветы примешивается печалование о преждевременной кончине ее брата.

«Всяк благонамеренный имел великую приятность и удовлетворение в Браке сем, — писал в личном письме один современник событий, — как явившем прочное основание и утверждение религии»[34]. То бишь бракосочетание и свадебные торжества воспринимались как декларация религиозной политики, как заявление о твердом намерении Великобритании поддерживать курфюрста Пфальцского в его борьбе против реакционных католических держав, которые как раз в тот момент сплачивались, чтобы во всеоружии встретить скорый конец перемирия. На свадьбе и сопутствовавших ей празднествах присутствовали послы Голландских штатов. Послы Франции и Венеции также приехали на эти торжества, причем посол венецианский почел уместным выказать свое пылкое восхищение некоторыми эффектами, изобретенными Иниго Джонсом. Отсутствие же посланников габсбургских держав вызывало подозрение в намерении оскорбить царственную чету. «Испанский (посол) заболел или сказался больным; а от посла эрцгерцога[35], который был приглашен на следующий день, последовали лишь вымученные извинения»[36]. Друзьями, а равно и врагами, это бракосочетание мыслилось (в согласии с европейской традицией) как политическое заявление, во всеуслышание провозглашавшее приверженность Англии прежней своей, избранной еще королевой Елизаветой, роли: роли защитницы протестантских держав Европейского континента. Причем, как все полагали, курфюрст Пфальцский должен был занять лидирующее место в подобной политике — с ведома и при деятельной поддержке его тестя.

Современники, однако, упустили из виду, что такая концепция протестантского альянса не совсем совпадала со взглядами и намерениями Якова. Яков отнюдь не считал себя политическим восприемником королевы, в свое время отправившей на плаху его мать[37]. Он-то, судя по дальнейшим событиям, лелеял совсем иные планы: «уравновесить» брачный союз дочери с немецким протестантским князем, женив сына, Карла, на испанской принцессе-католичке, — и тем самым избежать войны с габсбургскими державами, которых очень опасался и столкновение с которыми желал предотвратить любой ценой. К несчастью, пфальцграф и его советники не учли последнего обстоятельства, когда, разделяя всеобщее роковое заблуждение, поспешили с головой окунуться в омут рискованной антигабсбургской политики.

Елизавета с супругом и сопровождавшими чету свитами покинула Англию 25 апреля 1613 г., отчалив от пристани Маргейт. В Гааге[38] их тепло встретил Мориц Нассауский — дядя пфальцграфа по материнской линии, сын Вильгельма Молчаливого.

Сошествие на голландский берег английской принцессы (тем более что она звалась Елизаветой) должно было оживить глубоко укоренившиеся в сознании людей исторические, политические, религиозные стереотипы — наследие предыдущего столетия. Вильгельм Молчаливый приложил в свое время много усилий, чтобы создать прочный союз с Англией, способный противостоять испанской агрессии, и намеревался скрепить этот союз узами брака. Он «продвинул» французского принца Франциска Анжуйского на пост наместника Фландрии и Брабанта, надеясь впоследствии женить его на королеве Елизавете, после чего возник бы франко-английский альянс, контролируемый Вильгельмом. Однако из этого замысла ничего не вышло: правление Франциска Анжуйского завершилось позорным крахом, и испанцы вернулись в Антверпен. Произошло это в 1584 г.[39] Когда чуть позже, в 1586 г., граф Лестерский туманно намекнул голландцам на возможную английскую помощь, народ повсюду приветствовал его как избавителя, и «турне» высокого гостя по Провинциям вылилось в непрекращающееся торжество, отмеченное, среди прочего, грандиозным праздником ордена Подвязки, устроенным в Утрехте[40] по инициативе самого графа. В результате местное население не только познакомилось с орденской символикой, но стало воспринимать ее как символ собственного освобождения.

И вот теперь из Англии является принцесса, состоящая в браке с кавалером ордена Подвязки, каковой рыцарь, между прочим, состоит в кровном родстве с Оранско-Нассауской династией[41], сам же является наследственным властителем Пфальца (то есть влиятельнейшим из светских выборщиков императора) и, кроме того, возглавляет союз немецких протестантских князей. Нидерланды, с тревогой ожидавшие окончания перемирия, вряд ли могли отыскать для себя лучшего союзника. А потому, тратясь на приемы в честь принцессы Елизаветы и курфюрста Пфальцского, нидерландские города с расходами не считались[42]. Щедрые застолья, дорогие подарки, спектакли — все что угодно, лишь бы развлечь и ублажить высоких гостей. Курфюрст оставил супругу в Гааге, а сам поспешил в свои владения, чтобы подготовить торжественную встречу.