Похоть - Эльфрида Елинек

Женщина неуклюже пытается лягнуть каблуком своего неукротимого мужа. Она слышала, как его ядра, словно молотилка, бились о край ванны. Он приходит в ярость. Брызги рвоты скоро прилипнут к нему, что за жизнь, скажите на милость. Мудреное варево таит в себе слабый пол, и при этом бабы хотят еще и красиво выглядеть. Муж заставит жену соблюдать условия брачного договора. Он зажимает ей рот ладонью, и она кусает его, прилагая челюстное усилие, которое составляет несколько процентов от максимального. Он отдергивает руку. Он укрывает женщину покровом ночи, однако вставляет ей в зад свой электрический кабель — ей подсветить и себя удовлетворить. Она пытается сбросить его с себя, но силы на исходе, и ей приходится, зажмурив глаза, терпеть до конца. Он не любит необузданного поведения. Он сам необуздан. В доме разливается зияющая пустота, и признаки жизни подают лишь трущиеся друг о друга пучки волос, покрывающих пах у мужа и у жены. Их волосы, словно кустики, вывешенные по давнему обычаю на двери винного погребка, подают знак: подходи, здесь наливают! Здесь ежедневно отпускают молодое вино. Мы ведь и сами совсем не старые. Муж пускает слюни в теплое ухо женщины, убеждая ее, что мужская сила способна на все, ей не нужны никакие ухищрения и никакое оружие. Пусть жена шире распахнет свою калитку, здесь пристанище мужа, и ему уже трудно сдерживать семя, прибегая к уловкам и передержкам. Творец наш с ухмылкой выдавливает из мужчин их продукт, чтобы он привыкал буйствовать среди нас. Чередой своих быстрых ходок мужчина делит творение на части, и время тоже проходит в свой черед. Мужчина крушит кафель и зеркала в этом тенистом уголке, испытывающем неподдельную радость от своего усердия и от яркости его света. Только в женщине все по-прежнему темно. Он входит ей в зад, и она бьется лицом о край ванны. Она снова громко кричит. Он устраивается в маленькой летной кабине всерьез и надолго. Сам он, возможно, давно бы отправился на покой, но член его, следуя воле хозяина, шагает с уступа на уступ. Этот тип окунается в дерьмо так же, как купальщики ныряют с берега в море; он включает свой пылесос на полную мощность, не давая ей спуску там, за огромной горой, пока совсем не опустошит свой пыльный мешок.

Все закончилось, и она зовет сына, хотя заранее сыта милым обликом ребенка, единственного защитного сооружения против низовых атак мужа, который держит жену крепче, чем посетитель ресторана бокал с любимым напитком. Для члена никаких защитных одежек не требуется, и бурный поток устремляется из него по самому короткому руслу. Ребенку об этих вещах известно многое, и он с ухмылкой поглядывает на замочные скважины, сквозь которые его пытливый взгляд не раз проникал под покров тайны родительских утех. Вернувшись домой с улицы, из антимира, который детские журналы именуют волшебным миром детства, он бесцеремонно и дерзко разглядывает мать. Скользит ли улыбка по ее лицу, словно челн по поверхности вод, или оно застыло в неподвижной гримасе? Ребенок ничего не прощает матери, пристраиваясь к ней на колени в родном гнезде, построенном отцом.

Для зевак, что выстраиваются за забором, мать и сын — одно целое, они и сами устремляются друг к другу, без руля и без ветрил, как попурри из облаков на пурпурном небосклоне. Стремятся, не ведая причин; впрочем, не совсем так: ребенок жаждет набить алчный рот грязными словами, которые касаются матери и ее испачканных кровью трусиков. Ребенку все известно. У него светлые волосы и загоревшее на солнце лицо. Вечером его как следует искупают, и он как следует помолится, а потом родители как следует потрудятся над собой. И он липнет к этой женщине, пасется на ней, кусает ее за соски в наказание за то, что она позволяет отцу прочищать и расширять ее трубы и туннели. Слушайте, слушайте! Сами слова хотят теперь выговориться!

Чудесная сторона путешествия заключается в том, что однажды вы прибываете в незнакомую местность, а потом с отвращением спасаетесь оттуда бегством. Если же вам приходится оставаться друг с другом с глазу на глаз и принадлежать друг другу, являя собой семью, то, пожалуй, только папа римский, кухня и Австрийская народная партия с почтением отнесутся к этому делу и отпустят вам все грехи по сходной цене. Семья, эта стервятница, содержит себя как домашнее животное. Ребенок никогда не слушает, что ему говорят. Он сидит, склонившись над своей потаенной забавой — над грязными картинками и над своим отростком, предстающим как образчик для этих самых картинок. Сынок рассматривает свой членик, у которого часто возникают проблемы при изготовке. Дитя как скупой рыцарь сидит над тайной частной коллекцией, и в его болтливой алчности есть что-то почти человечное: ведь и у папы римского — целая библиотека подобных вещей. Семья садится за стол, и даже в бесчувственной глотке мужа отыскиваются похвальные слова для еды, которую приготовила жена. Сегодня она сама готовила! То, что расположилось на тарелке, доставляется по месту жительства, по адресу глубоко внизу, в нижней части тела, где еда подвергается активной обработке; она бродит в чреве туда и сюда, беспокойная, как молодой орел, которого швыряют из стороны в сторону сильные порывы ветра. Пища — забота жены: о еде заботятся женщины. Муж молчаливым взглядом спрашивает жену, не пора ли ему вновь сорвать ее со всех петель. А как же ребенок, ведь будет слышно, если отец сейчас ринется в ее зияющую пустоту, — она дает ему это понять и надеется, что сможет улизнуть. Однако он уже ведет ее за собой, и она подчиняется азарту мужа. Она цепляется за притолоку двери, ведущей в спальню, однако границы ей положены в ванной комнате, дверью дальше, и сегодня она их уже переступала.

Все происходит очень тихо. Сегодня муж в виде исключения пришел обедать домой. Ни о чем не ведая, человек получает животную пищу с пастбищ, раскинувшихся там, снаружи, однако он не узнаёт своих четвероногих друзей, когда ему подают их в готовом виде на тарелке. Напоследок женщине предстоит раздеться, у нас теперь много времени. Ребенок набит едой доверху, он сидит себе в школе и помалкивает. Чтобы совсем раствориться, женщина должна нырнуть в пенные волны мужчины. Он ощущает себя благородным дикарем, который отправился за покупками в мясную лавку ее тела. Семья такая маленькая, как забегаловка на вокзале, совсем одинокая, словно мужичок на одной ножке, ведь на другую ногу, на женщину, положиться никогда нельзя. Претензии мужчины, заявляющего права на собственный участок, заоблачные горные тропы которого дозволено топтать только ему, уже направлены в Общество защиты австрийских женщин от несчастных случаев. На прекрасных тропинках в округе резвится и играет он сам, но каждый день ровно в семь вечера гора выплевывает его в хищное гнездо, которое он сам смастерил из принесенных в клюве веток. «Жена уже ждет меня», — с улыбкой лжет он природе. Он ловит жену длинным лассо. Вместе они образуют пожизненное целое. Ее каморка, крохотная и голая, как память о прошлом, вбирает его в себя целиком. Женщина не умирает, она ведь как раз и рождается из плоти мужа, который в своей мысленной лаборатории уже полностью воссоздал нижнюю часть ее тела. Ему нравится выныривать из ее автоклава и как можно быстрее погружаться туда снова!

Пока родители бросаются друг на друга, — отец, словно рвущиеся вверх языки пламени, мать, словно легкий налет, покрывающий стакан, — ребенок от скуки стучит крышкой почтового ящика. Школьный автобус иногда застревает в глубоких снегах нынешней зимы. Дети сидят в нем голодные, им хочется в домашний уют. Дети капитулируют перед лицом коварной природы (стоит только подивиться тому, что природа, жестоко нами истязаемая, все еще отваживается предъявлять нам претензии), детей устраивают на ночлег, и они листают комиксы про Микки Мауса или другие журнальчики, которые бы их отец не одобрил. Дети забираются в спальные мешки, им раздают сосиски и оставляют в покое. Даже машины при такой погоде порой ломаются. А нам, читающим, тепло, мы наверняка созрели для святой перемены участи, мы, наконец-то, готовы разочароваться в нашем партнере. С полнейшим удовольствием разочароваться! И в нас, как в покинутый дом, нагрянут с советами разного рода книги, написанные поднаторевшими в этом деле людьми, лишь бы нам не оставаться в звенящей тишине и одиночестве.