Дети смотрителей слонов - Питер Хег

Тут я говорю: «Бодиль чего-то боится».

Мы все это услышали, и в каком-то смысле это и есть самое неприятное. В голосе Бодиль звучали нотки, которые могут означать только одно: Бодиль столкнулась с чем-то таким, с чем ей не справиться.

И тут мы слышим пение.

Голос доносится из церкви, поёт женщина. В её распоряжении, должно быть, микрофон и динамики, и к тому же площадь Блогор — своего рода воронка, звук усиливается, мелодия напоминает экзотическое религиозное песнопение, и разворачивается она медленно, как негритянский госпел.

Слов не разобрать, да это и неважно, достаточно одного голоса. Он такой сильный, что мог бы сам притащить карету вместе со всеми нами на площадь, и такой тёплый, что никто бы в этот холодный апрельский день не замёрз, и такой завораживающий, что вам грозит штраф за стоянку в неположенном месте, ведь сдвинуться с места, пока он звучит, невозможно.

На мгновение голос этот освещает всю площадь. Благодаря ему лимоны торговца снова оказываются на деревьях, сидящие на скамейке люди с бутылками начинают размышлять, не вступить ли им в Общество анонимных алкоголиков, а пожилая дама бросает свои ходунки и занимает исходную позицию для фанданго.

Услышав этот голос, Ханс поднимается со своего места, Тильте встаёт на сиденье, а я встаю рядом с Хансом и пихаю его локтем, чтобы он поднял меня и было лучше видно — я так делал, когда был маленьким.

Из церкви выходит процессия. Я вижу нескольких священников в ризах, множество людей, одетых в чёрное, а впереди идёт та, что поёт.

Сначала возникает вопрос, как же у такого маленького человека может быть такой большой голос, потом кажется, что никакого человека вообще нет, потому что видно лишь длинное зелёное платье, которое движется само по себе, а над ним — зелёный головной убор, что-то вроде большого тюрбана, под которым ничего нет. Потом платье поворачивается, и я вижу лицо, кожа у девушки светло-коричневая, как и каменные стены церкви, отчего её лицо сливается с фоном.

Она поворачивает голову в нашу сторону. Одновременно с последними звуками сбрасывает золотые туфельки на высоких каблуках, снимает зелёный тюрбан, бросает его на землю и из рук стоящего рядом с ней человека берёт сумку. В руке у неё беспроводной микрофон, она кладёт его на землю и приподнимает подол платья. Затем срывается с места — и бежит к нам. Босиком. Через останки сугробов, мимо мужчин на скамейке. Она не добежала ещё и до середины площади, а я уже вижу, что лет ей столько же, сколько Тильте, или немногим больше, и что у неё есть все данные, чтобы преодолеть четырехсотметровку менее чем за минуту.

Она подбегает к карете и запрыгивает, как кузнечик, на козлы рядом с Хансом, и ещё паря в воздухе, кричит: «Поехали! Скорее! Это я заказала вашу карету!»

В процессии перед церковью возникает суматоха, кто-то расталкивает толпу, два человека в костюмах отделяются от неё и устремляются вслед за нами. Нам всем четверым совершенно ясно, что гонятся они за певицей. И все мы чувствуем, что душой мы с ней, и я скажу почему. При таком голосе, кем бы она ни была, пусть даже какой-нибудь извращенкой или мучительницей животных, я бы всё равно попытался её спасти, и я знаю, что Тильте с Баскером полностью со мной согласны.

Но без Ханса нам никак не обойтись, и на какую-то секунду у нас возникает сомнение: а можно ли на него рассчитывать?

К сожалению, проблема в том, что у Ханса вечно не складываются отношения с женщинами.

Это тем более неприятно, так как женщины в этом совершенно не виноваты, они-то как раз «за». Когда к восьми вечера он заканчивает собирать портовый сбор — ведь в июне и в июле он замещает начальника порта — и чистить туалеты на причале, то по меньшей мере три самые популярные девушки сезона уже ждут его, чтобы с ним прогуляться. Но с Хансом не так-то легко прогуляться, потому что стоит им только сделать первые шаги, как Ханс начинает озираться по сторонам и высматривать какую-нибудь опасность, от которой бы их защитить, или глубокую канаву, которую он мог бы закрыть своим телом, чтобы они могли пройти по нему, не замочив ног.

Главная беда состоит в том, что мой старший брат родился с опозданием на восемьсот лет, он похож на героя рыцарского романа, все женщины для него принцессы, и чтобы их когда-нибудь завоевать, совершенно необходимо убить какого-нибудь дракона или самоотверженно плюхнуться в канаву.

Но девушки на Финё занимаются тэквондо, уезжают из дома в шестнадцать лет и отправляются учиться в США по обмену, а если им и попадается какой-нибудь дракон, то у них в первую очередь возникает желание начать с ним встречаться или же расчленить его и написать на основе фрагментов курсовую по биологии. Так что у Ханса никогда не было девушки, хотя ему уже девятнадцать, и если честно, то никаких перспектив не наблюдается. Вот и сейчас он застыл на месте, как какое-то чудо природы, из которого учитель природоведения давно уже сделал чучело, но тут Тильте кричит:

— Да поехали же, Ханс-Чурбан!

Тут он, наконец, трогается с места, ведь Тильте кричит громко, да к тому же эта парочка в пиджаках добежала уже до середины площади, сделав очень даже приличный рывок, и всё происходящее действительно начинает напоминать спасение принцессы.

Справедливости ради, раз уж я тут позволил себе говорить снисходительно о моём старшем брате, нельзя не сказать, что с лошадьми он обращаться умеет. Каждый год, с апреля по сентябрь, в городе Финё запрещено движение любого автотранспорта, за исключением машин скорой помощи и доставки товаров; туристов же мы возим в запряжённых лошадьми повозках и маленьких электромобилях для гольфа — двести пятьдесят крон от порта до Центральной площади, — благодаря чему город Финё выглядит как на открытке, но если уж говорить начистоту, то на самом деле весь остров постепенно превращается в однорукого бандита посреди пролива Каттегат.

Так что все жители Финё умеют править лошадьми, но никто не может сравниться с Хансом, он прекрасно справился бы и с двуколкой на Орхусском ипподроме, — возможно, это объясняется тем, что лошади понимают: если они не будут вести себя как от них требуется, Ханс уложит их на лопатки и примется щекотать.

Он никогда не пользуется хлыстом, он лишь вытягивает губы и, как сейчас, издаёт какие-то звуки и действует поводьями, и вот четвёрка лошадей несётся со скоростью диких кроликов, а площадь Блогор остаётся где-то за горизонтом.

Тут наши преследователи совершают ошибку. Они меняют курс, устремляясь к большому чёрному «БМВ» с дипломатическими номерами, стоящему возле библиотеки, быстро садятся в машину, и та срывается с места.

При обычных обстоятельствах они нагнали бы нас за минуту. Но обстоятельства необычные, поскольку улица Блогор — пешеходная, и на ней запрещено движение автомобильного транспорта.

На самом деле закрыта она и для лошадей, и для карет. Но в каждом датчанине живёт тоска по тем временам, когда Дания была деревенской страной и король ездил по Копенгагену верхом, у каждого в доме жила какая-нибудь скотина, а многие спали с поросятами на кухне, чтобы согреться и чтобы было уютнее. Так что когда мы переходим на быструю рысь, люди расступаются, дружелюбно улыбаясь, хотя Ханс не жалеет лошадей.