Слеза Шамаханской царицы - Вера Колочкова

До тех пор не верилось, пока Гена однажды их с Максимкой ночью на мороз не выставил. Пришел – глаза от водки дикие, бормочет что-то гневное, несусветное. Максимка проснулся, заплакал. А Гена еще больше взъярился, что он заплакал! Вот тут ее и пришибло и разом придавило все отчаянные надежды – так стало Максимку жалко... Собралась в три минуты, подхватила сына на руки, – и к маме. Та не удивилась, увидев ночью ее на пороге. Лишь вздохнула с облегчением – ну, и слава богу, с глаз долой – из сердца вон...

Поначалу она, помнится, еще сомневалась, правильно ли поступила. Тем более Гена не раз приходил к ним с извинениями. Все визиты проходили примерно одинаково – сначала покаяние, потом переход к клятвам в вечной трезвости, и заканчивалось все страстными обвинениями в ее адрес – как ни крути, а бросила человека в беде, отдала на растерзание наследственным генам. А с другой стороны, она же не мать Тереза, она обыкновенная девчонка, ей о своем сыне больше переживать надо. Институт заканчивать нужно, на ноги становиться. В общем, проявила суровую непреклонность, не стала больше судьбу испытывать.

Потом узнавала со стороны – как он там живет, как со своей бедой в одиночку справляется. Оказалось – вовсе не в одиночку! Тут же завелась у Гены подружка, такая же генная бедоносица, и топают они вниз на дно вполне дружно и пьяно-весело. Ну, значит, так тому и быть... Только любовь жалко. Была-таки к Гене любовь-то. К тому еще Гене, веселому пятикурснику. Так и осталась зарубкой-памятью в сердце. Сумасшедшая была любовь, такая, наверное, только в юном возрасте и может случиться. Один раз в жизни. Но – что поделаешь... Зато будет что вспоминать долгими вечерами в старости...

И правда – где ты сейчас, Гена? Куда тебя занесло злой судьбой, каким песочком рассыпало по дну жизни? Хорошо хоть, не напоминаешь о себе, и на том спасибо...

С Владом, конечно, никакого подобного сумасшествия не было. На Влада она уже смотрела внимательно, все тщательно оценивающим взглядом. Поумнела к тому времени – уже восемь лет в разводе жила. Да еще и с ребенком...

Они с Владом были сотрудниками, коллегами по работе. Она в бухгалтерии трудилась, он старшим менеджером числился. Обычные у них были отношения – ровные, дружеские. А потом между сотрудниками слушок прошел – вроде как Влада жена бросила, дочку забрала и укатила в Киев на постоянное место жительства к новому мужу. Вот тут у нее в голове и щелкнуло – не прозевай... Мужик-то стоящий, а главное, серьезный, непьющий! Конечно, пока он своим горем опрокинутый ходит, лучше его не трогать, но и момент упустить нельзя – и глазом моргнуть не успеешь, как вокруг образуется куча желающих пристроиться! Тут надо осторожно действовать, обидного сочувствия ни в коем случае не демонстрировать, наоборот, веселый женский интерес в ход пустить! А потом уж и сочувствие, и горячий домашний обед, и прочие крючки-наживки...

Она и сама не ожидала, что все так скоро у них склеится. Видимо, так уж судьбе угодно было. И десятилетний Максимка принял отчима благосклонно, а потом они и вовсе хорошо подружились – неразлейвода. Уже через полгода папой его стал называть...

В общем, образовалась худо-бедно у них семья, новая ячейка общества. Правда, не обошлось поначалу без неловкостей – слишком уж они оба старались эту ячейку для себя спасением обозначить. Заискивали, суетились в реверансах, пропуская друг друга вперед, как Манилов с Чичиковым. Или как два раненных жизнью бойца, стремящихся быть друг другу поводырями. Он еще от душевного унижения не отошел, она – от бабской одинокой неустроенности... Но ничего, с годами окрепли! Да и что здесь такого – нет ничего невозможного для нормальных трезвых людей с интеллектом, было бы обоюдное стремление. А любовь... А что – любовь? И любовь у них случилась! Не сумасшедшая, конечно, а спокойная, адекватная, вполне житейская. Даже вон Сонечку умудрились родить... И Ленино появление с достоинством выдержали, приняли в семью девчонку третьим ребенком. Получилось даже сверх запланированного – многодетная семья...

– Лизок... Ты не слышишь меня, что ли?

– А? Что, мам? Прости, задумалась...

– Подарки, говорю, мне вам сегодня дарить или завтра? Я Владу рубашку купила, а Максимке...

– Давай завтра, мам. Соберемся по-семейному, свекровушку мою пригласим...

– Ну, знаешь! Уж это без меня! Смотреть не могу, как ты перед ней приплясываешь!

– Ой, да ладно тебе... – беззлобно рассмеявшись, глянула она в сердитое материнское лицо. – С каких это пор в тебе ревность проснулась, мам? Ни перед кем я не приплясываю!

– Да... А помнишь, как она тебя в невестки не хотела? Как Влада уговаривала, чтобы не торопился? Будто ты второй сорт, да еще и с ребенком...

– Да когда это было, мам! Тоже, вспомнила!

– Но ведь было же!

– Ну и что? Я ж тебе уже объясняла когда-то – его мама просто напугана бывшей невесткой... И потому ко мне теперь сквозь лупу присматривается, осторожничает.

– Ага. Десять лет все осторожничает и осторожничает!

– Ну, тут не только в ее осторожности дело... Она женщина непростая, очень властная по природе, и Влад старается свою семью по мере сил от этой властности оградить. Одним словом – обжегшись на молоке, на воду теперь дует. А я с ним особо не спорю – ему виднее, как правильно. Он лучше свою маму знает.

– Ох, и в кого ты у меня такая мудрая, спасу нет... Вроде я не такая... Я вот непременно обиделась бы...

– А я не обижаюсь, мам. Я ему верю. Ну, и приплясываю перед ней помаленьку, в этом ты права, пожалуй. Влад, как дирижер, палочкой махнет, я и приплясываю. Сейчас-то уже отношения у нас вроде наладились... Сейчас она меня уже почти любит и Влада сомнениями не донимает!

– Снискала, значит, свекровкино уважение? – обиженно-насмешливо поджала губы Анна Сергеевна.

– Ага. Снискала. Отчего бы и не снискать? Корона с головы не свалилась. Зато теперь все счастливы и довольны... Разве этого мало, мам?

* * *

Из такси выбралась неуклюже, боясь наступить на подол платья. Ох уж это платье – зачем только потратилась на эту неудобную красоту! Заявилась бы на вечеринку в нарядной блузочке, и все дела... Но на покупке платья Влад настоял, а отказать ему духу не хватило. Теперь ничего не остается, как смириться с этим «мадамским» выходом в свет – с откровенным вырезом на груди, оголенными руками, с корсетной маетой на оплывшем стане. Черт его подери – этот стан. Вроде худеть старалась, целый месяц после шести не ела... Все-таки конституцией она не в маму, а в бабушку пошла. Та тоже к сорока годам располнела.

– Осторожно, тут ступенька скользкая... – заботливо подхватил ее под руку Влад, распахивая тяжелую дверь. – Ну вот, вроде не опоздали, а ты боялась...

В маленьком холле уже толклись все свои – нарядные, возбужденные, праздничные. С диванов, где сидел молодняк, грянуло приветственное «о-о-о!» – это их с Владом увидели, стало быть. Пришлось спешно изобразить радостную улыбку на лице, направленную туда, в сердцевину приветствия. Лица-то плохо различались, от очков ей пришлось отказаться ради «мадамского» прикида – как-то не вязались очки ни с декольте, ни с голыми руками, ни с корсетом. Скинула с плеч шубу, бросила Владу на руки, повернулась нарочито изгибисто – вот она я какая сегодня, не ожидали? И снова понеслось от диванов дружное «о-о-о» – не без доли вложенной в него юной насмешливости, конечно же. Нет, совсем не обидной, чего с них возьмешь, с молодых да продвинутых! Им же всякая тетка после сорока уже древней старухой представляется!