Человек на все рынки: из Лас-Вегаса на Уолл-стрит. Как я обыграл дилера и рынок - Эдвард О. Торп

Там же стояли целые шеренги банок с фруктовым желе, вареньями и консервированными фруктами, залитые сверху слоем парафина. Этого изобилия нам хватало на большую часть года.

Отец помогал Марвину и его отцу, старику Кестеру, с работами на ферме, иногда я увязывался за ними. Как-то солнечным днем, на второе лето, в которое мы проводили свои две недели в Крите, отец взял меня с собой в местный магазин. Мне скоро должно было исполниться шесть; я был высоким и худым, с копной кудрявых каштановых волос, с легким загаром, в слишком коротких штанах, из которых вылезали голые лодыжки; на ногах у меня были кеды с истрепанными шнурками. В руках у меня была «История Англии для юных» Чарльза Диккенса.

Разговорившийся с моим отцом незнакомец взял у меня книгу, написанную для десятиклассников, пролистал ее и сказал отцу: «Этот парень не может читать такую книжку». Отец гордо ответил: «Он ее уже прочел. Попробуйте спросить его что-нибудь».

Мужчина ухмыльнулся и сказал: «Ну, ладно, парень, назови-ка всех королей и королев Англии по порядку и скажи, в какие годы они правили». У отца вытянулось лицо, но для меня это задание было всего лишь очередным поводом заглянуть себе в голову и найти информацию, которая там уже была.

Так я и сделал и начал: «Альфред Великий правил с 871 по 899 год; Эдуард Старший правил с 899 по 924 год» – и так далее. Когда я закончил перечень приблизительно из пятидесяти правителей, сказав: «Виктория начала править в 1837 году, а когда закончила, в книге не сказано», наш собеседник давно уже не ухмылялся. Он молча вернул мне книгу. Глаза отца сияли.

Мой отец был человек невеселый и одинокий; он не был склонен выражать свои чувства и редко прикасался к нам, но я его любил. Я чувствовал, что незнакомец хотел использовать меня, чтобы унизить его, и понимал, что я помешал этому. Каждый раз, когда я вспоминаю, как счастлив был отец в тот раз, его счастье отзывается во мне с ничуть не меньшей силой.

Моя необыкновенная способность к удержанию информации сохранилась до девяти- или десятилетнего возраста, в котором она превратилась в обычную память, очень цепкую, когда дело касается того, что меня интересует, и ничем особо не выдающуюся в других случаях. Я до сих пор помню некоторые факты из своего детства – например, наш телефонный номер (Лакаванна 1123) и чикагский адрес (7600 W, 3600 N; Норт-Ориол-авеню, дом 3627), а также семизначную численность населения Чикаго (3 376 438 человек), приведенную в старом зеленом «Атласе и географическом справочнике» за 1930 год издательства Rand McNally. Он и сейчас стоит у меня на полке.

Между тремя и пятью годами я научился складывать, вычитать, умножать и делить числа любой величины. Кроме того, я выучил американскую систему названий степеней тысячи – миллион, биллион, триллион и так далее, до дециллиона[5]. Я обнаружил, что могу быстро складывать в столбик числа, которые вижу или слышу. Однажды, когда мне было лет пять или шесть, я был с мамой в бакалейной лавке по соседству с нами и слышал, как хозяин лавки называл цены товаров, которые набрал покупатель, одновременно складывая их на счетной машинке. Когда он назвал итоговую сумму, я сказал, что результат неправильный, и назвал свой. Хозяин магазина добродушно рассмеялся, еще раз сложил числа и увидел, что я был прав. К моему восторгу, он выдал мне в награду мороженое. После этого раза я заходил в лавку, когда только мог, и проверял вычисления. В тех редких случаях, когда наши результаты не сходились, я обычно оказывался прав и получал свое мороженое.

Отец научил меня вычислять квадратные корни. Я ухитрялся высчитывать их и на бумаге, и в уме. Потом я научился находить и кубические корни.

До возникновения письменности и книг знания, накопленные человечеством, запоминались рассказчиками и передавались из поколения в поколение. Когда необходимость в этом искусстве отпала, оно пришло в упадок. Точно так же в наше время повсеместное распространение компьютеров и калькуляторов привело к почти полному исчезновению навыков умственных вычислений. Однако любой человек, освоивший хотя бы арифметику в размерах курса начальной школы, может легко и непринужденно вычислять в уме.

Это искусство, особенно в том, что касается быстрых приблизительных вычислений, остается полезным для оценки количественных утверждений, с которыми мы постоянно сталкиваемся. Например, однажды утром по дороге на работу я слушаю деловые новости, и репортер говорит: «Промышленный индекс Доу – Джонса (DJIA) упал на 9 пунктов до 11 075 в связи с опасениями, что дальнейший рост процентных ставок окажет подавляющее влияние на перегретую экономику». Я мысленно оцениваю характерное изменение (равное одному стандартному отклонению[6]) значения DJIA по сравнению с уровнем закрытия предыдущих торгов в течение часа после открытия новых – оно равно 0,6 %, или приблизительно 66 пунктам. Вероятность изменения, о котором говорит репортер, «по меньшей мере» на девять пунктов, что меньше одной седьмой этой величины, составляет около 90 %, то есть на самом деле, в противоположность сказанному по радио, рынок ведет себя очень спокойно и не демонстрирует почти никакой панической реакции на новости[7]. Беспокоиться не о чем. Простой математический расчет позволил мне отличить необоснованные слухи от действительности.

В другой раз один весьма известный и уважаемый менеджер фондов взаимного кредитования сообщил, что с тех пор, как Уоррен Баффетт приобрел компанию Berkshire Hathaway, ежегодный прирост его состояния по сложным процентам после уплаты налогов составлял 23–24 %. Затем он сказал: «Сохранить такой уровень прибыли в течение следующих десяти лет будет невозможно – иначе он приобрел бы весь мир». Быстрая оценка в уме[8] результата роста 1 доллара в течение десяти лет при сложных процентах на уровне 24 % дает чуть больше 8 долларов (результат, полученный на калькуляторе, равен 8,59). Если учесть, что на тот момент рыночная капитализация компании Berkshire составляла около 100 миллиардов долларов, такая скорость роста позволяет довести ее приблизительно до 859 миллиардов. Это гораздо меньше моей грубой оценки нынешней суммарной рыночной стоимости всего мира – около 400 триллионов долларов. Идея рыночной стоимости мира напоминает мне об объявлении, которое я видел однажды на двери одного кабинета физического факультета Калифорнийского университета в Ирвайне. Оно гласило: «Люди Земли, говорит Бог. Вы должны освободить планету в течение тридцати суток. Я нашел на нее покупателя».