Метро 2033. Хозяин Яузы - Анна Калинкина

Федор одновременно жалел ее и испытывал раздражение. Почему вот сам он не цепляется ни за кого, а она виснет на нем, пытается опутать всякими бабскими штучками, делает вид, что пропадет без его помощи? Даже раз-другой про ребенка заикнулась – этого еще не хватало. Не хочет он ребенка, тем более от нее. Да и какой ребенок, если она вон больная вся? Еще родится мутант какой-нибудь. Ведь даже если не высовываешься на поверхность, нет гарантий, что убережешься от радиации. Многие продукты, что приносят из верхнего города сталкеры, лучше даже не проверять счетчиком Гейгера, чтоб не портить себе нервы. А вода, которую они здесь пьют? Конечно, фильтры очистки стоят, но опять же, скорее, для очистки совести. Вон, говорят, на Киевской шестипалые дети давно не редкость. Вспомнить ту же Кошку – тоже шесть пальцев было на руке, пока лишний не отрубили. Да ладно еще – лишний палец. А может родиться какой-нибудь и вовсе на человека не похожий. Нет уж, надо Верке сказать – пока врачам не покажется, о ребенке и думать нечего.

И Федор облегченно вздохнул, придумав такой удачный выход из положения. Тем более слышал он стороной от кого-то из старух – вроде через пару лет после Катастрофы родился у Верки, тогда еще совсем молоденькой, младенец неизвестно от кого и тут же умер. Может, у нее теперь и вовсе детей быть не может.

Пожалуй, нынешняя жизнь почти всем бы Федора устраивала, если бы не этот гвалт на станции, не стихавший совсем ни днем, ни ночью. Вот жизнь идет, крутишься, все чего-то суетишься – и оглянуться не успеешь, как все кончится. Зачем живет человек? Ради того, чтоб каждый день искать себе еду, беспокоиться о пропитании? Впрочем, у Федора, благодаря Вере, проблем с едой не было, а у тех, кому действительно приходилось каждый день думать, как добыть себе кусок хлеба или мяса, не было времени размышлять о смысле жизни.

* * *

Когда случилась Катастрофа, Федор был еще мал. Он вроде бы смутно помнил просторную полутемную квартиру, где стены были обклеены выцветшей пестрой бумагой, понемногу отстававшей, хмурую высокую темноволосую женщину, которая часто сердилась на него, ругалась, кричала. Иногда к ней присоединялась пожилая – бабка. Мужчин, кроме Федора, в доме не было. В метро, на Соколе, он оказался с бабкой и не в состоянии был понять весь ужас происшедшего. Бабка ему все твердила, что теперь ей и жить незачем, только ради него. Ну вот, ради него она еще и продержалась немного, а потом и бабки не стало, и его взяла к себе одна семья. У них был еще один мальчик, помладше, и Федор вскоре догадался, что взяли его вместо няньки. Кормили скудно, зато заставляли приглядывать за маленьким, помогать готовить, даже стирать. За неповиновение – подзатыльники и урезание и без того мизерного пайка. И когда Федор немного подрос, он предпочел убежать от приемных родителей – надоело быть у них мальчиком на побегушках.

К тому времени Сокол, как и Войковская, переименованная в Гуляй-Поле, оказался под властью анархистов. Не то чтоб Федору так уж не нравились анархисты, скорее, надоело торчать на одном месте, хотелось посмотреть, как в других местах люди живут. Он скитался по разным станциям, мелкими услугами зарабатывая себе на еду. Когда подрос, смазливого парня начали привечать женщины – так он и жил то с одной, то с другой, ни к кому особо не привязываясь. Где он только ни побывал, а в итоге осел на бандитской станции. Федор сначала и здесь не собирался надолго задерживаться, но Вера очень старалась его удержать, и, в общем, ему удобно было с ней жить. Да и дела на Китае можно было делать, хотя иногда он и подумывал, что засиделся здесь. В иные моменты ему даже казалось, что и сам он немногим лучше сутенера. Но Федор старался такие мысли от себя гнать – каждый устраивается как может.

Он и теперь затруднялся бы сказать, чем зарабатывает на жизнь. В принципе мог бы вообще ничего не делать – Венера готова была его кормить и обеспечивать все его потребности, следила за его одеждой, но он предпочитал иметь и свои доходы. Благодаря тому, что на разных станциях успел пожить, были у него в разных местах знакомые, и нередко выступал он посредником в сделках. Допустим, хочет кто-либо приобрести вещь, которую так просто у торговцев не купишь, – оружие или инструмент какой-нибудь редкий, или еще что. А Федор знает человека, у которого такое можно найти. Вот и сводит людей друг с другом, получая за это свою долю. И сам он во время сделки следит, чтобы все прошло как надо.

Вот и Серому нужен был какой-то редкий пистолет. Федор особо не вникал даже – отправил записку с челноками оружейнику Кузьме на Бауманскую. Тот написал, что вещь такую сможет найти, и назначил встречу на Курской через три дня. Ответ его попал к Федору аккурат накануне назначенной встречи – Федор еле успел предупредить заказчика. И вот они в дороге.

* * *

Курская-кольцевая встретила их ярким светом. На взгляд Федора, она отличалась именно тем, что почти ничем не выделялась – другие станции кольца были гораздо красивее. А эта станция была выдержана в бежевых тонах, не было здесь ни затейливых украшений, как на Новокузнецкой, ни цветной мозаики во всю стену или витражей, как на Новослободской. Хотя Федор смутно ощущал, что простота здесь была более продуманная, чем, к примеру, на Китай-городе, да и камень, которым была отделана станция, – куда интереснее. Колонны, подпиравшие потолок, блестели бесчисленными гранями, дочиста отмытыми.

Кузьма, как и обещал, ждал их в местной закусочной. Это был кряжистый мужик с пронзительным взглядом, с морщинами на лбу, с намечавшейся лысиной, с окладистой бородой, в неброской, но добротной куртке защитного цвета с кожаными заплатами на локтях, поставленными явно умелой женской рукой. Штаны были заправлены в кирзовые сапоги, тоже относительно новые. Другой обуви Кузьма не признавал – разве что менял иногда сапоги на пластиковые тапки. Кузьма с кем-то беседовал, перебрасывался приветствиями – его тут многие знали. Ради знакомства заказали по кружке грибного чая – Кузьма позволял себе брагу только после завершения сделки. Усевшись за исцарапанный белый пластиковый столик, потолковали об обстановке; увидев оружейника, к ним присоединился кто-то из местных. Узнав, что Ганза принимает беженцев с ВДНХ, Федор подосадовал про себя – вот где селиться-то надо было, сейчас, глядишь, на кольцевую бы попал с другими беженцами, а там уж зацепился бы как-нибудь. Да разве заранее угадаешь, как лучше? Углубленный в свои мысли, он чуть не прослушал, о чем Кузьма говорит с ганзейцем. А ведь любая информация может пригодиться.

– Так, значит, эти, с Винзавода, не донимают пока? – интересовался Кузьма, разглаживая бороду.

– Да у них осенью самый гон – тогда сталкеры иной раз и наружу высунуться не смеют, – ответил ганзеец. – А сейчас только в полнолуние надо остерегаться. Впрочем, с ними не угадаешь. Еще какая-то дрянь лезет из трущоб привокзальных, вроде бы выход на пути замуровали, а теперь люди говорят, что словно скребется кто-то иногда с той стороны. Бабы, ясное дело, пугаются. Да и самим боязно, хоть виду и не подаем. А ну как прокопается к нам кто-нибудь снаружи? А еще бабы слухи распускают, что в туннеле как-то прямо с дрезины утащили пассажира – то ли крыса огромная, то ли мутант. Кто ж теперь знает, как там оно на самом деле было?