Темное эхо - Ф. Дж. Коттэм

— Я был бы признателен, Мартин, если бы ты отвез меня к вертодрому, — сказал отец.

Я кивнул, поднялся, застегнул пальто, нащупал брелок с ключами от машины, подошел к распахнутой двери и принялся ждать у выхода, пока он дарил свои сентенции — конечно же, любезные и остроумные — парню из местной газетенки.

На стене сухого дока уже стоял какой-то мужчина и командовал бригадой рабочих со стальными тросами и краном, которые громадным брезентовым саваном закутывали дубовый и тиковый труп, обошедшийся моему отцу в кругленькую сумму. Туман над останками яхты тяжелел и сгущался. Между мокрой галькой под ногами стропальщиков и дном дока простиралась пятидесятифутовая бездна, так что люди двигались с опаской. Бригадир носил зюйдвестку и бушлат поверх замасленной робы. Натекавшая с моря дымка потихоньку превращала его в крикливое и воинственное привидение, которое облаивало подчиненных и посасывало огрызок сигары, чей кончик светился размытым оранжевым пятнышком. Как мне кажется, он и не подозревал, что я за ним наблюдаю. Когда с заданием было покончено и его бригада побрела прочь, теряясь в серой мгле, он на минуту замер, уставившись на недвижный громадный корпус, окутанный погребальной плащаницей. После чего швырнул окурок в мутную жижу на дне дока и осенил себя крестным знамением — раздумчиво и неспешно, словно коленопреклоненный католик на заупокойной мессе.

Сей поступок показался мне несообразным после всех тех воплей и проклятий, которые сопровождали только что завершенное дело. Возможно, я был свидетелем некоей морской традиции, которая, как и все прочие морские обычаи, были для меня за семью печатями. А затем исчез и бригадир, проглоченный туманом. «Буллен, — подумал я. — Если только не Клоур». Удивляла почтительность, более уместная гробовщику и проявленная со стороны одного из боссов — охотников за морскими трофеями, — которые вот-вот поживятся за счет моего отца.

Тут подле меня возник и сам отец. Он взял меня под руку (третий по счету сюрприз за день), желая прогуляться к тому месту, где я припарковал машину. Дорожка повела нас вдоль «Темного эха», обряженного в саван. Но отец даже не взглянул на яхту. Он смотрел строго вперед, и переживаемое им беспокойство отразилось бледным подобием той улыбки, которую, как ему, наверное, мнилось, он носил с наработанной уверенностью вечного триумфатора. «А ведь отец перепуган», — подсказала мне интуиция. Он цеплялся за мою руку подобно карапузу, который, чего-то устрашившись, ищет утешения в твердой родительской ладони.

К тому моменту, когда я преодолел расстояние до вертодрома, туман сгустился настолько, что взлет сделался невозможен. Даже Магнус Станнард не был в состоянии отменить запрет авиадиспетчеров на любые рейсы.

— Отец, давай я сам тебя отвезу, — предложил я.

Мне не хотелось, чтобы первый день его отхода от дел омрачился хоть сколь-нибудь мелким поражением. Да и водитель из меня хороший. Даже он не мог бы с этим поспорить. Отец посмотрел на мой «сааб». Посмотрел — и вздохнул.

— Пожалуй, мне следовало купить тебе машину получше. Напомни при случае, чтобы я устроил тебе «ягуар» или что-нибудь в этом духе.

— Да мне нравится моя машина. Годится и «сааб», — ответил я.

— Годится, когда ты сам швед, — возразил он, забираясь на заднее сиденье. — Годится, когда ты сам исповедуешь самоуничижение. А шведам, как и всем прочим скандинавам, ничего другого не остается.

— Если мне не изменяет память, — сказал я, — «сааб» для меня выбрал именно ты.

Он рассмеялся. Непринужденно, без натяжки. Сегодня мы чудесно ладили. Понятное дело, я мог все испортить в любую секунду, протаранив в таком напоминающем суп тумане чей-то задний бампер. Но мы с ним ладили. Отец и сын, вдвоем. У меня зарделись щеки от удовольствия. Я испытывал прилив горделивого чувства, вцепившись в баранку, прости господи.

Ужинали мы тоже вместе. Сузанна отсутствовала по своим рабочим делам в Дублине, я ничего на тот вечер не запланировал и, стало быть, не должен был ни перед кем оправдываться. На обратном пути в Лондон отец позвонил секретарше, чтобы та извинилась за него перед очередной супругой. Похоже, отец рассматривал эсэмэски как слишком интимную форму общения. А может, слишком уж современную. Вариант позвонить жене лично, судя по всему, отпадал сам собой. Эти ранние провозвестники выглядели не очень ободряющими, и, не отрывая взгляда от полупрозрачных видов за лобовым стеклом, я сам с собой поспорил, что она продержится не дольше, чем обе ее ближайшие предшественницы.

— Я скучаю по твоей матери, — минуту спустя промолвил отец. Голос его прозвучал устало под бременем той скорби, что выходила на первый план всякий раз, когда упоминалась моя матушка. — Господи, Мартин, как же я по ней скучаю…

— И я, — последовал ответ.

Я не погрешил против истины и вел затем машину в полном молчании. Но пусть и нелегким оно было, это молчание, его никак нельзя назвать вымученным. Просто тут нечего добавить. Смерть матери оставалась ничуть не менее ужасным событием даже по прошествии доброй дюжины лет. Я не мог презирать отца за те слова, что он произнес от сердца. Однако предложить хоть что-то утешительное тоже был не в состоянии.

За ужином его настроение улучшилось. После нескольких глотков шампанского отец вроде бы начал возвращаться к своему привычному образу.

— Что ты слышал про Гарри Сполдинга?

— Представитель «потерянного поколения» Хемингуэя.

— Как прикажешь понимать? — насупился отец.

— Не знаю. Наверное, он был чем-то вроде Дика Дайвера.

— Дик Дайвер — вымышленный персонаж Скотта Фицджеральда.

— Это мне известно. Но… Отец, ты понимаешь, что я имею в виду. Он был одним из тех богатых американских экспатриантов, которые украшали собой Ривьеру в двадцатые годы. — Конечно, в этом вопросе я не был полнейшим профаном. В конце концов, речь шла о любимом литературном жанре Сузанны. И, словно желая это доказать, я прибавил: — В ту пору имелось множество самых разных Гарри Сполдингов. Состоятельные и беспомощные любители приятного времяпрепровождения с легкими претензиями на художественный вкус. По шаблону Джеральда Мерфи. Летом они обитали на юге Франции, а зимовать отправлялись в Церматт. Сполдинг играл в поло и выигрывал регаты на борту своей прославленной яхты.

— Смотрю, ты очень хорошо информирован.

— Все это было в каталоге сегодняшнего аукциона.

— Буллен с Клоуром не историки, Мартин. Они падальщики, старьевщики моря. Давай-ка я тебе расскажу о настоящем Гарри Сполдинге.

Мой отец отнюдь не принадлежал к числу докучливых самоучек. Он был просто очень талантливым стипендиатом, которого обучали иезуиты Амплфортского колледжа. С другой стороны, отец упустил шанс поступить в университет, в результате чего испытывал комплекс интеллектуальной ущербности, который порой заставлял его вести себя с излишней напыщенностью при обсуждении академических тем или вопросов из культурной области. Он был склонен к догматизму, ханжеству и педантичности. При всем при этом, как однажды заметила Сузанна, мой отец обладал первоклассным умом. И ей можно верить, коль скоро она сама имела больше научных верительных грамот, чем кто бы то ни был в моем окружении, и умела выносить точные суждения. Лекцию о настоящем Гарри Сполдинге, впрочем, пришлось немного отложить, потому что по ресторану тенью скользнул официант и встал возле отцовского локтя в ожидании заказа.