Разделяющий нож. Наследие - Лоис МакМастер Буджолд

– Естественно. – Ей на ум пришли некоторые собственные игривые догадки, но тут же пришлось сосредоточиться на другом.

Даг глубокомысленно продолжал:

– Я сам никогда не зачинал ребенка. Я всегда был очень осторожен, хотя не всегда по одной и той же причине. Очень многие мужчины попадают в беду, когда перестают стараться не попасть в цель и переключаются на то, чтобы в нее попасть. Все их прошлые усилия неожиданно начинают казаться такой ужасной ненужной тратой... Вот об этом часто и думаешь, когда ночью не спится.

Не об этом ли думал Даг, глядя на звезды?

– Казалось бы, – сказала Фаун, – раз Дар женщины показывает определенный рисунок, должно быть легче, а не труднее зачать ребенка именно тогда, когда хочешь. – Она все еще испытывала изумление перед тем, с какой легкостью это произошло с ней самой.

– Казалось бы. И все-таки люди так часто промахиваются, и никто не знает почему. Мы с Каунео... – Голос Дага резко оборвался – это стало уже хорошо знакомо Фаун.

Фаун, затаив дыхание, молчала.

– Я никогда об этом никому не говорил...

– Ты и не должен, – тихо сказала Фаун. – Иногда хорошо бывает раскрыть сердце, но если в него слишком сильно тыкать, оно не заживет.

– Это терзает мою память уже очень, очень давно. Может быть, воспоминания обретут другой размер, если будут храниться не только у меня в голове.

– Тогда я слушаю... – Не собирается ли Даг выпустить на волю еще один кошмар?

– Так вот... – Даг смотрел прямо вперед между ушами Копперхеда. – Мы были связаны узами уже почти год, я начал чувствовать, что освоился с обязанностями командира эскадрона, и мы решили, что пора завести ребенка. Это было как раз перед тем, как разразилась война с волками. Мы пытались добиться зачатия два месяца подряд и потерпели неудачу. На третий месяц в нужный момент я отсутствовал; теперь я уж и вспомнить не могу, какое дело показалось мне таким важным. Я даже не помню, в чем тогда заключались мои обязанности. Проверка готовности воинов или что-то в этом роде... А на четвертый месяц началась война, и мы оба оказались заняты по горло. Если бы к тому времени Каунео была беременна, она осталась бы в лагере и не повела свой отряд на Волчий перевал. И что бы потом ни случилось, и она, и ребенок остались бы в живых. Если бы мы не потеряли тот месяц...

Фаун ощутила странный жар в сердце, как если бы боль от старой раны Дага через Дар передалась и ей.

«Это не такой секрет, который было бы легко нести с собой всю жизнь».

Фаун попробовала пойти по очевидному пути:

– Ты не можешь знать этого наверняка.

– Я знаю, что не могу. Не думаю, что найдется еще какая-нибудь мысль, которую я бы настолько же протер до дыр. Может быть, отряд Каунео и был тем последним оплотом, который удержал перевал после того, как я потерял сознание. Может быть. У меня есть друг, первая жена которого умерла при родах. Я знаю, что он мучается сожалениями не меньше меня, хоть и по прямо противоположной причине. Ничего нельзя знать... Наверное, нужно просто привыкнуть к тому, что не знаешь.

Даг некоторое время молчал, и приунывшая Фаун тоже ничего не говорила. Впрочем, может быть, ему только и нужно было, чтобы его выслушали? Неожиданно Фаун подумала о том, не сомневается ли Даг в своей способности иметь детей. Пятьдесят пять лет – долгое время для мужчины, чтобы оставаться бездетным, хотя у Фаун и не сложилось впечатления, чтобы он имел дело со многими женщинами до или после Каунео; а уж когда имел, то был очень осторожен... Ее собственная история была такова, что, если ребенка не появится, когда они его наконец захотят, не возникнет сомнений в том, кто несет за это ответственность. Может быть, Даг боялся ее разочаровать?

Мысли Дага, по-видимому, текли теперь по другому руслу, потому что он сказал:

– У меня не так много близких родственников, как у тебя – в живых теперь только мать, брат и его жена. Все мои племянники уже покинули шатер: кто-то – в дозоре, кто-то – в подмастерьях. Пока только один из них связан узами.

Племянники и племянницы Дага были, по его рассказам, примерно того же возраста, что Фаун и ее братья. Фаун кивнула.

– Я рассчитываю незаметно проскользнуть в лагерь, – продолжал Даг. – Никак не могу решить: кому первому доложить о своем прибытии – Громовержцу или моей семье. Наверное, слухи о расправе со Злым в окрестностях Глассфорджа дошли до лагеря еще до прибытия Мари; в этом случае Громовержец захочет получить полный отчет. И о ноже я должен ему сообщить. Однако я хотел бы представить тебя своим матери и брату так, как мне хочется, прежде чем они узнают новости от кого-то еще.

– Ну а кто меньше обидится, оказавшись вторым? – спросила Фаун.

– Трудно сказать, – сухо улыбнулся Даг. – Мама дольше будет испытывать неудовольствие, но и Громовержец таких промахов не забывает.

– Мне не следовало бы начинать с того, чтобы обидеть свою свекровь.

– Искорка, боюсь, что некоторые люди обидятся, что бы мы с тобой ни делали. То, что мы совершили, не принято, хоть мы и действовали со всей честностью.

– Ну, среди крестьян тоже есть такие, —сказала Фаун, стараясь сохранить оптимизм. – Им ничем не угодишь. Остается только пытаться... по крайней мере пытаться не сломаться первым. – Фаун обдумала проблему и сказала: – Лучше начать с того, от кого ожидаешь самого худшего. Тогда, если уж придется, можно сбежать, сославшись на необходимость повидаться с другим.

Даг рассмеялся.

– Хороший совет. Может быть, я так и сделаю. – Однако кого он считает самой большой угрозой, он так и не сказал.

Весь этот день они ехали, не останавливаясь. Фаун подумала, что могла бы определить, когда до озера останется недалеко: небо становилось все светлее, а настроение Дага – все сумрачнее. Как бы то ни было, он делался все молчаливее, хотя взгляды, которые он бросал вперед, становились все более острыми. Наконец он поднял голову и сообщил:

– Дар часового на мосту и мой только что соприкоснулись. Остается всего миля.

Путники свернули с тропы, по которой ехали, на более торную дорогу, описывающую широкую дугу. Равнина тут была совсем плоской; леса, где росли дубы, буки, орешник, уступили место широким лугам. На дальнем конце луга кто-то, растянувшийся на спине пасущейся лошади, так что ноги свешивались с обеих сторон брюха, выпрямился, помахал рукой, потом ударил лошадь пятками и поскакал навстречу.

Лошадь не имела ни седла, ни узды, да и всадник немногим уступал ей по части отсутствия одежды. Кроме сапог, довольно мятых полотняных трусов и пояса с ножнами на нем не было ничего, кроме загорелой кожи. Оказавшись рядом, он выплюнул травинку, которую жевал, и воскликнул:

– Даг! Так ты жив!

Остановив своего коня, он вытаращил глаза на руку Дага в лубке и на застенчиво отставшую от Дага Фаун.