Assassin's Creed. Кредо убийцы - Кристи Голден

– Вы, как всегда, вовремя, отец Реймонд. Как там в городе? Говорят, все перекрыто после трагических событий. Моя жена три часа домой добиралась.

– Рад слышать, что она в безопасности, – ответил отец Реймонд, облегченно выдохнув. – А как девочки?

– Одна дома, а другая с друзьями в торговом центре. Держу ситуацию под контролем, но…

Фрэнк вздохнул и почесал затылок. Несколько лет назад у него начали выпадать волосы. В прошлый свой визит отец Реймонд пошутил, что ему и тонзуру выбривать не надо, она почти готова.

– Знаете, боюсь за свою семью. Так неспокойно в мире… и в городе тоже.

Отец Реймонд сочувственно кивнул:

– А… как наш подопечный?

– Все спокойно. Рисует. Целый день рисует. Это, конечно, против правил. Но что поделаешь, у парня день рождения сегодня. Оказывается, у него отец мать убил. Тут любой с катушек слетит. – Фрэнк посмотрел на священника печальными карими глазами. – Отец Реймонд, как-то у меня в голове не укладывается. Парень убил сутенера. Мы его убиваем. Какой в этом смысл?..

– Пути Господни… – начал отец Реймонд.

– Да-да, неисповедимы, – вздохнул Фрэнк.

Священник достал носовой платок и вытер ладони.

– К такой работе нельзя привыкнуть, – с извиняющейся улыбкой сказал он.

– Вот уж точно, – согласился Фрэнк. – В каком-то смысле это не так уж плохо.

Отец Реймонд засунул платок в карман. К ним приближался охранник, который должен был проводить его к заключенному.

– Передавайте привет Дженис и девочкам. Буду за них молиться.

«Заключенный камеры триста четыре – не профессиональный художник, – размышлял отец Реймонд. – Но упорный: если за что-то берется, то движется к цели с неистовой целеустремленностью».

Одна из стен камеры почти до потолка – насколько могла дотянуться рука – была завешана рисунками, сделанными на плотной бумаге кремового цвета. Здесь было все: от фантасмагории до трагического гротеска. Остальные стены были расписаны толстыми фломастерами – черным, синим, зеленым – и производили впечатление полной белиберды безумного граффитиста. Какие-то странные символы, которые вряд ли бы мог расшифровать даже владелец галереи ночных кошмаров.

Отец Реймонд застал заключенного, мужчину лет тридцати с хвостиком, сидящим на полу. Он что-то рисовал угольным карандашом. Замер на мгновение, затем большим пальцем растер резкие беспорядочные линии в какой-то неясный расплывчатый силуэт.

Когда дверь в камеру открылась, заключенный поднял голову и узнал в вошедшем священника, затем спокойно сел на койку и посмотрел на него скучающим взглядом.

Звякнули ключи, за отцом Реймондом закрыли дверь. Он принялся внимательно рассматривать рисунки, вызывавшие тревогу и беспокойство, на лице его не было и тени отвращения, только сострадание. Ему и раньше приходилось в камерах смертников видеть нечто подобное. Он изучал развешанные на стене листы с полной серьезностью: угольные наброски людей с уродливыми головами; бесформенные глыбы, отдаленно напоминавшие человека, которые обнимали или убивали друг друга; черепа, инкрустированные цветами; огромный, как пещера, рот, застывший в крике; рука, размахивающая крестом; фигура, охваченная пламенем; ржущая в ужасе костлявая лошадь.

Один рисунок надолго приковал внимание священника – примитивное, почти карикатурное изображение палача в черном капюшоне.

Наконец он повернулся к заключенному.

Разумеется, у него было имя, у каждого человека есть имя. В момент смерти – так было во все времена – приговоренному важно, чтобы люди это понимали. Отец Реймонд старался всех своих подопечных называть по имени.

– Ты Каллум Линч, – голос священника звучал мягко и тихо, – а я отец Реймонд.

Руки Каллума Линча были испачканы углем, светло-русые с рыжинкой волосы коротко острижены, в глубине голубых глаз поблескивали искорки, и священник понял, что спокойствие Каллума Линча лишь внешнее, а внутри кипят страсти.

– Пришел спасать мою душу? – спросил заключенный немного хриплым от долгого молчания голосом.

– Что-то в этом роде.

Отец Реймонд раздумывал, стоит ли начать с того, что ему сказал Фрэнк. Решился.

– Насколько мне известно… у тебя сегодня день рождения.

Линч хохотнул:

– Да, вечеринка сейчас начнется.

Отец Реймонд растерялся. Он рассчитывал перед лицом смерти принести заключенному покой. Большинство смертников, к которым он приходил, пребывали в смятении, их терзали страх, злость, некоторые раскаивались и сожалели о содеянном. Но сейчас он стоял и смотрел на человека, который, казалось, совершенно не боялся смерти, и священник не знал, что делать.

– Сядь, – сказал Линч, – не нервируй меня.

Отец Реймонд не видел никаких признаков нервозности, но предпочел принять предложение, сел на скамейку лицом к осужденному и раскрыл Библию. У него было несколько любимых отрывков, которые, как он по опыту знал, успокаивающе действуют на осужденных.

Он нашел один из них и начал читать:

– «Окропи меня иссопом, и буду чист; омой меня, и буду белее снега. Дай мне услышать радость и веселие, – и возрадуются кости, Тобою сокрушенные»[5].

Отец Реймонд поднял глаза и посмотрел на осужденного, чье лицо выражало полное безразличие. Священник знал: насколько уникален каждый человек, настолько неповторимо и то, как он готовится к смерти. Кто-то рыдает в надежде, что Бог простит его и откроет дорогу в небесные пределы, если он искренне раскается. Кого-то раздирает злоба, что вполне понятно, – такие поносят всех и вся. А кто-то просто сидит и тихо плачет, не говоря ни слова. И все они заслуживают понимания и милосердия.

Как и вежливое равнодушие Каллума Линча.

– Тебе не нравится Библия? – спросил отец Реймонд, понимая, что вопрос риторический.

Кэл неопределенно покачал головой.

– Я могу что-то сделать, чтобы облегчить твою душу?

Отец Реймонд не надеялся услышать ответ, но, к его удивлению, Кэл заговорил:

– Есть такое стихотворение… мне мать его часто читала, «После сбора яблок» называется.

Священник порадовался, что его первая профессия дает ему возможность выполнить последнюю просьбу человека, приговоренного к смерти. Господь прозорлив и добр! Священник кивнул:

– Я знаю это стихотворение. Роберт Фрост написал.

И он начал читать.

Оно не пользовалось такой широкой известностью, как «Остановившись в лесу снежным вечером» или «Огонь и лед». Но именно это стихотворение более других нравилось самому отцу Реймонду. По странному и печальному совпадению оно подходило заключенному.