Холера - Константин Соловьев

Паскудное дело, подумала Холера. Она ощущала недобрую напряженную тишину вокруг себя. Так отчетливо, будто в придачу к одному здоровому и одному искалеченному уху у нее по всему телу выросло три дюжины новых, как у либлинга. И все эти уши сейчас невыносимо болели.

Холера с трудом заставила себя остаться на месте, не попятиться рефлекторно назад. Пятиться было некуда. Несмотря на обманчивую зону пустоты, образовавшуюся вокруг нее, сквозь эту зловещую тишину она хорошо ощущала рокот со всех сторон, бесплотный, злой и чертовски опасный. И знала, о чем он говорит.

Брокк прощает многие пороки и склонности. Но только не слабость.

Сбежать ей не дадут. Никто из окружающих ее ведьм не пытался заступить ей дорогу или сцапать за рукав, они даже не осмеливались смотреть ей в глаза. Однако Холера уже ощущала их бесплотные руки на своей шкуре. Жадные, злые руки, остервенело шарящие по ее телу, впивающиеся в волосы, царапающие лицо. Когда волчицы уйдут, унося свою кровоточащую добычу, эти руки тоже возьмут свое. То, что причитается трусливым хищникам, которые довольствуются объедками по издавна заведенному порядку. Они вырвут уцелевшие кольца из ее губ и носа. Вытащат из переломанных пальцев кошель с монетами. Может, сорвут одежду и сбросят избитое переломанное тело в ближайшую сточную канаву и помочатся сверху.

Даже сохранив на лице обычную свою насмешливую улыбку, Холера ощутила гадостное шевеление липких щупалец в животе. Скольких ведьм она успела обидеть за последние три года, постигая адские искусства? Скольких изувечить, отравить, предать? В скольких душах вызревает на благодатной почве из гнева и обиды чувство мести? Ах, стерва-мать, как ни считай, должно выйти прилично…

Она вдруг вспомнила Экзему из «Сестер Агонии», смешливую рыжеволосую ведьму со второго круга. Талантливая и хитрая интриганка, как и многие из ведьм ее ковена, Экзема если в чем-то и была виновата, то лишь в том, что не считала нужным щадить чувства тех, кого выбирала мишенями для своего остроумия. А шутки ее были зубастее многих демонов ада и зачастую заканчивались совсем не невинным образом.

Экзема пропала, возвращаясь после какой-то пирушки в Грейстэйле, бесследно, как реагент в сложной алхимической реакции. Зная ее привычки и беспутный образ жизни, «Сестры» забеспокоились только спустя два дня. А нашли лишь на третий, в какой-то помойной яме, переломанную настолько, будто по ней прокатился тяжелый колесный аутоваген. Ее сбросили туда еще живой, но попавшие в раны миазмы вызвали гангрену.

Говорят, когда Экзему наконец нашли, стянувшиеся со всей округи на запах мертвой плоти фунги медленно объедали ее тело, еще живое, но тронутое разложением. Опознали ее по чудом уцелевшему ведьмовскому клейму на груди.

Говорили, с ней расправились местные жители — обыватели Грейстэйльских трущоб никогда не питали пиетета к университетским воспитанницам. Говорили, Экзема разгневала своего демона-сюзерена, которому принесла клятву, и тот сурово наказал ее. Говорили, все это было частью какой-то сложной интриги, цветущей стараниями бартианок из ковена «Орден Анжель де ля Барт». Говорили… До черта всего говорили, когда изувеченное и все еще шевелящееся тело Экземы отправили на телеге домой, ослепшее, лишившееся конечностей, но все еще судорожно шевелящееся. Говорили многое, но Холера в глубине души подозревала, что с Экземой расправились свои же. Такие же трусливые шлюхи из Шабаша, звереющие от осознания чужой слабости. Прячущие взгляд, когда ты ищешь защиты, но втайне готовые впиться тебе в глотку.

Холера стиснула зубы, чтоб удержать на губах усмешку, норовившую облететь, точно невесомый осенний листок. Суки. Чтоб вас всех живьем сожрали демоны. Чтоб адский жар расплавил ваши потроха. Чтоб ваши утробы плодоносили живыми пауками. Чтоб… В этот миг она придумала тысячи адских казней, изощренных и мучительных. Но, затмевая их, воображение быстро спряло совсем уж мерзкую картинку. Ее собственное ухо, бледное и восковое на вид, сжатое в цепких пальцах Ланцетты.

С тремя ей не совладать. Что там, не совладать и с одной. Все эти годы она учила совсем не те науки, что эти ощерившиеся волчицы, падкие до чужой крови. Даже пусти она в ход весь запас грязных трюков и приемчиков, вся схватка не продлится и полминуты. Если она хочет спасти свои уши и то, к чему они крепятся, бегство это ее единственный шанс.

Вот только всем известно, что ведьмы из «Сучьей Баталии» не бегут. Никогда не бегут, сколько бы противников им ни противостояло и сколько бы ушей ни лежало на кону. Это один из законов ковена, провозглашенных его магистром Верой Вариоллой, законов, нарушение которых всегда каралось безжалостно и неотвратимо, с жестокостью, которая подчас пугала даже прочие ковены. Если кто-то из сестер-батальерок прознает, что Холера дала дёру, нанесла урон чести всего ковена… Ох, паскуда, херовая же может случится история!

Холера мысленно ощерилась. История, может, и будет херовой, но в одном она была уверена точно. Слушать ее она будет обоими ушами.

Ланцетта улыбнулась. Эта улыбка была продолжением загнутого лезвия, прячущегося у нее в пальцах, такая же серая и матовая. Холодная и спокойная улыбка акулы.

— Я жду, — спокойно напомнила она, — А чем дольше я жду, тем меньше терпения у меня остается. Поверь, крайне неблагоразумно проверять терпение человека, который будет прикасаться к тебе ножом.

Холера едва не оскалилась в ответ, продемонстрировав мелкие, совсем не волчьи, зубы.

Хищники, которые полагаются лишь на силу зубов, обречены, какие бы дьявольские силы ни выступали их союзниками и покровителями. И Брокк неизменно доказывал это многим поколениям излишне самоуверенных и хитрых ведьм.

— Можно? — она протянула руку ладонью вверх, несмело и покорно, позволяя пальцам дрожать самым естественным образом, — Дай мне нож. Так… Так будет проще.

Ланцетту непросто было застать врасплох. Жизнь в волчьей стае должна была давно приучить ее к неожиданностям, а добрые многовековые традиции Брокка сказаться на восприятии. Попытайся Холера спастись бегством или сделай неосторожное движение, которое могло бы быть расценено как таковая попытка, расправа была бы мгновенной и страшной. Но к этому Ланцетта готова не была.

— Что? — нож в ее руке едва заметно дрогнул, впервые сбившись с привычной траектории.

— Не хочу, чтоб кто-то отрезал от меня кусочки… — Холера закусила губу, надеясь, что на ее обильно разукрашенном косметикой лице смесь из смущения и страха не выглядит неестественной, — Ты можешь причинить мне куда больше боли, чем… необходимо. Уж лучше я сама.

— Хочешь сама отчикать себе ухо?

Ланцетта уставилась на нее с неприкрытым изумлением, на миг прогнавшим даже показную сонливость. Должно быть, пыталась представить, как человек в здравом уме может кромсать сам себя ножом. Это не укладывалось в ограниченное представление хищника.

На какой-то миг, все еще изображая смущенную полуулыбку, Холера испытала даже подобие жалости к этой никчемной дылде в плаще, отороченном волчьим мехом. Она могла выглядеть жутко, могла внушить уважение своей звериной силой, но если она считала, что этого достаточно, чтобы стать ведьмой, ее ждало разочарование. Таких самоуверенных Брокк переваривает десятками каждый год. Чтобы стать ведьмой, нужно нечто большее.