Бои местного значения - Василий Звягинцев

— Собирайся, Зоя…

— Что? Что такое? Уже? Куда? Всех забирают? — вскрикнула женщина, путаясь в словах и интонациях. Ее словно разбудили внезапно, резко встряхнув за плечи, и она озиралась с недоумением и испугом.

— Я сказал — собирайся. Товарищи поняли, что были не правы. И не возражают, чтобы мы уехали…

— Как? Куда? Что ты говоришь?.. — Она по-прежнему ничего не понимала, зная, что пришедшие с обыском чекисты никогда просто так не уходят, а главное — никогда не видела у своего мужа такого лица и такого взгляда.

— Сейчас мы соберемся и уедем. Возьми себя в руки. Вещи складывай в чемоданы. Как будто мы отправляемся на месяц-два в такое место, где ничего не купишь. В дальнюю деревню. Сама одевайся теплее и удобнее, одевай ребят. Поедем на машине, погода холодная. На все сборы — час… — Он говорил медленно, веско, убеждающе, делая паузы между фразами, словно психотерапевт совсем других времен.

На самом деле времени было сколько угодно. Ныне уже мертвый лейтенант сам сказал руководству, что раньше десяти утра не управится, а сейчас только три. Водитель в машине, на которой приехали чекисты, скорее всего спит, потому собираться можно без спешки.

Но и тянуть незачем, мало ли что…

Нарком продолжал действовать с точностью и четкостью робота. Тела чекистов оттащил в угол кабинета и накрыл ковром, предварительно забрав у них служебные удостоверения и оружие.

В кожаный вместительный портфель сложил все имевшиеся в доме деньги — пачки красных тридцаток и серых банкнот в десять червонцев. Их было много, получал нарком гораздо больше, чем жена успевала тратить.

Туда же посыпались кольца, перстни, браслеты, серьги и кулоны жены (Зоя любила старинные драгоценности и выискивала их с увлечением и азартом, в основном среди театральных старушек «из бывших»), серебряные ложки, вилки и чарки, несколько царских империалов, припасенных на случай, если придется делать зубные коронки. В полукруглый «докторский» саквояж побросал «наганы» чекистов и запасные патроны.

Из ящика стола достал длинноствольный спортивный «вальтер-олимпию» калибром 5,6 мм с великолепной точностью боя. А главное — почти бесшумный. Его он решил держать поближе.

Жена в это же время, полностью доверившись мужу, ни о чем больше не спрашивая, укладывала в огромные чемоданы-кофры свою и детскую одежду, обувь, альбом с семейными фотографиями, даже какую-то посуду.

Несмотря на только что совершенное, Шестаков чувствовал себя легко и просто. Как будто не только сделал единственно правильное и возможное в данной ситуации, а вообще наконец-то позволил себе стать самим собой.

И план у наркома сложился очень простой и надежный. Используя резерв времени до момента, пока на Лубянке спохватятся да пока поднимут тревогу, легко отмотать на машине километров триста, а потом и укрыться в надежном месте. До прояснения обстановки.

А место такое имелось, и, что самое главное, — искать его там не придет в голову ни одной казенной душе на свете.

Слегка постукивая зубами от волнения, Зоя заканчивала одевать детей. Старший, одиннадцатилетний Вовка, все время спрашивал, куда они едут и почему ночью.

— К дедушке поедем. На машине. Он нас давно ждет, да все времени не было.

— А сейчас появилось?

— Появилось. Отпуск мне дали. Три года не давали, а сейчас дали.

Шестакову было даже интересно, как легко и складно все у него выходит.

А ведь не решись он «на это», и утром скорее всего или через день-другой веселого, доброго, глазастого Вовку и совсем еще маленького, домашнего, даже в детский сад никогда не ходившего семилетнего Генку втолкнули бы в грязный, вонючий «воронок» и повезли, плачущих, ничего не понимающих, зовущих папу и маму, в приемник для сирот и беспризорников. Навсегда…

Нарком скрипнул зубами от злости и от невыносимой жалости к детям.

Сын же продолжал расспрашивать:

— А в школу как же? Каникулы послезавтра кончаются…

— Успеется. Потом нагонишь. Я в школе договорюсь. Да, не забудь, учебники с собой возьми. Все. Будешь заниматься понемногу. К деду ведь интереснее? На лыжах с горы кататься, на санях с лошадкой. Охотиться будем. Согласен?

— Конечно, согласен. А можно я Никитке позвоню? Скажу, что уезжаю?

— Куда звонить, ночь еще. Письмо напишешь…

Наскоро, но плотно перекусили. Шестаков заставил Зою выпить полстакана водки. Успокоится и в машине, глядишь, подремлет. Сам пить не стал, початую бутылку и еще три полных сунул в портфель, наполнил рюкзак банками икры и деликатесных консервов, красными головками сыра, батонами сырокопченой колбасы.

Вот хлеба оказалось маловато, но не беда, в любом сельпо взять можно. Карточек теперь нет.

— Так, — сказал он жене, когда почти все необходимое было сделано. — Сейчас я спущусь к машине, все уложу, а посигналю — выходите. Сразу же. И до гудка — из кухни ни шагу. — Последнее он сказал жене свистящим, зловещим шепотом. Она поняла не все, но кивнула.

По пути к двери Шестаков вырвал телефонный шнур из розетки. И услышал осторожный, какой-то испуганный стук в дверь чулана.

— Ну, в чем дело? — спросил он, приостановившись.

— Так это вот, Григорий Петрович, — услышал он голос монтера, — по нужде бы надо… Как бы…

Нарком подумал, что действительно, сидеть им тут, может, и до обеда придется. И как же?

Позволил понятым по очереди сходить в ватерклозет, потом вместо чулана направил их в ванную комнату.

— Тут повеселее будет. И напиться можно, и наоборот. Но сидеть по-прежнему тихо, пока не выпущу. А то…

В последний момент, повинуясь движению души, Шестаков бросил через порог на кафельный пол старое пальто, толстое, ватное, с облезшим собачьим воротником. Постелив на пол, отлично поспать можно. И уж совсем от щедрот протянул монтеру бутылку водки.

— Выпей, Митрич, за свое и наше здоровье…

Ему показалось, что монтер едва заметно, но сочувственно кивнул. А может, просто голова дернулась от жаждущего движения кадыка.

Нарком задвинул снаружи щеколдочку, а вдобавок подпер дверь тяжеленным, забитым всяким ненужным хламом комодом.

Надел длинный кожаный реглан на меху, из хромовых сапог переобулся в унты, надвинул на брови каракулевую папаху. В боковой карман сунул именной никелированный «ТТ» — подарок от коллектива завода к двадцатилетию Октября.

Прихватил и автомат конвойного вместе с подсумками тяжелых кривых магазинов.

В три приема снес вниз неподъемный багаж.

Черная «эмка» стояла у выходящей во внутренний двор задней двери подъезда. И водитель, как предполагал Шестаков, посапывал носом, подняв воротник и завязав под подбородком шапку.

К утру морозец окреп ощутимо, и хоть внизу было затишно, над крышами, то слабея, то вновь усиливаясь, свистел порывистый ветер.