Правило правой руки (сборник) - Сергей Булыга

И она наклонилась над Генычем. Геныч лежал без головы и у него из нутра, из дырки от шеи, слышались какие-то голоса, но очень тихие.

– О, тварь! – сказал Колян. – Без головы, а докладывает!

– Нет, – сказала Милка, – это его спрашивают, доспроситься не могут.

Она отступила к камуфляжу, склонилась над ним, прислушалась и с удовлетворением сказала:

– Этот тихий.

– Тихий, ага! – сказал Колян. – А может, он сейчас по ультразвуку докладывает, кто его знает!

– По чему, чему? – спросила Милка.

– По ультразвуку, – повторил Колян. – Байщик рассказывал. Есть такие звуки, говорит, человеческое ухо их не слышит, а роберты пожалуйста. И доложили санитарам! И они на вертихвост, и к нам! И повязали!

– Коля! – испуганно сказала Милка. – Что нам делать? Прилетят же сюда, сволочи! В город вернут!

– Хрен им, а не город! – грозно воскликнул Колян. – Но беречься надо. – Посмотрел на робертов, подумал и сказал: – В общем, так. Горячки пороть мы не будем. Ты их сволоки в кладовку, пустыми мешками прикроешь, пускай там пока полежат. Может, кто на запчасти возьмёт. Да, и свинцовую гирьку поставь с ними рядом. Гирька сигналы глючит. Так… А я скорым ходом к Генералу. На совет.

– Коля, и я с тобой!

– Нет, не паникуй! Уйдём оба, всё разграбят, сволочи! Может, я уже думал, это Петрович их нарочно к нам подослал, чтобы мы их грохнули, а после тиканули… А он всё пограбит, пока нас здесь не будет.

Милка молчала, слушала. Деловая она баба, битая, с теплом подумал Колян, какое она нужное ему подспорье в жизни, даже и не говори. Вот бы…

Но нет! Колян не стал отвлекаться, сказал:

– Там, возле бани, на лавке, лежит кирпич в тряпице. Это тол. Его под баню перепрячь. А остальные вещички в кладовку. И я пошёл! Совсем нет времени! Вернусь, сразу первым делом…

Но не сказал, что именно. Да Милка его и так, и без слов поняла, и глаза у неё заблестели. Колян потрепал её за ухо, усмехнулся, подмигнул – и скорым ходом вышел вон, во двор. А там, мимо грядок с самосадом, резко свернул к болоту. И пропал в кустах.

2

Колян шёл быстро, не разбирая дороги. Очень он тогда спешил. Ещё бы! До Генерала же довольно далеко, часа три ходу, не меньше. И это если пофартит и пойдёшь напрямик. А так, по безопаске, ещё час накрутится как пить дать, вот Колян и торопился. Поэтому он только после, уже в овраге спохватился, что нужно было взять с собой бутылку, она же, та вторая, оставалась ещё почти полная. И вещмешок тоже надо было бы проверить, прошмонать как следует, вдруг там и третья бутылка лежит, и что-нибудь ещё, тоже полезное. У них же, у этих долбанных робертов, чего только не найдёшь, случалось. Да и Генерал стал бы куда сговорчивее, мягче, если к нему придти не с пустыми руками. Вон когда в прошлый раз Колян принёс настольные часы, как Генерал тогда обрадовался, говорил, что по часам никогда не опоздаешь, а можно совершенно точно рассчитывать время и назначать ход операции. Колян засмеялся и сказал, что ну и что, что точно. А то, сердито сказал Генерал, профукали мы в прошлый раз вражескую дрезину и разрушили весь замысел, а так я её теперь засеку по часам, по минутам, во сколько она точно проезжает, и вставим под рельс когда надо! Ну, или скрутим секунда в секунду. И, может, он и прав, думал Колян, идя по тропинке, может, и вовремя, а вот про «скрутим» он погорячился. Отстаёт от жизни старикан! Это только раньше роберты крепили рельсы гайками, гайку скрутил – и порядок, а теперь стали приваривать их, гады, и сейчас их только толом и возьмёшь!

Но рельсы это мелочи, а вот, как мечтал Колян, собраться бы крепкой бригадой да завалить в деревню и рвануть там комиссариат – вот это было бы дело! Настоящее! Вспомнив про комиссариат, Колян невольно усмехнулся, но тут же опять стал серьёзным и по привычке подумал, что это ещё нескорое дело и лучше про него пока помалкивать, особенно при Милке. Милка если бы услышала про комиссариат, сразу стала бы кудахтать, что куда ты лезешь, тебе что, больше других надо, и так далее. Нервная она, тут ничего не скажешь. Бывает, по ночам не спит, сидит, смотрит в угол, вздыхает. Колян знает, отчего это – не только оттого, что он такой горячий, она так больше для отмазки говорит, а тут главное другое: она по городу шибко скучает. Всякое она про него рассказывает: и что там и кормёжка даром, и жильё тёплое, нехилое, и будет амнистия, если придёшь со всем своим и сдашься. Скажет про «сдашься» – и смотрит, и ждёт.

Ну, отвечает в таких случаях Колян, мы с тобой, наверное, в очень разных городах сидели. В том, в котором сидел я, там тебя держат в тесной конуре, ещё тесней нашей землянки, и вонючей, и никуда наружу не пускают, а на целый день к лавке привязывают, чтобы лишний раз не вставал, а на прогулку водят так: в соседний кабинет, и там опять к лавке привяжут, но уже к другой, и в глаз какую-то лампу нацеливают, а после как её засветят – ничего не видишь, слепнешь. И ещё дрыгаешься весь, а они только смеются, говорят: это мы тебя насквозь просвечиваем, чтобы знать, чем ты дышишь, скотина. После отведут обратно и опять привяжут. И вертухай под дверью, и решётка на окне.

Но всё равно Колян оттуда убежал, из того города, из той больнички. А Байщик, говорят, целых три раза бегал. Ну, Байщику же до всего есть дело, суётся куда ни попадя, вот его и хватают. А он бежит. В прошлый раз из простынёй верёвку свил и с шестнадцатого этажа спустился. Бежали за ним с собаками…

Да, спохватился Колян, собаки! Это же такие звери, подкрадутся – не заметишь, как! Раньше их было мало, а ещё раньше, при прежней жизни, их не было совсем. Колян не верил, говорил, чем же тогда люди кормились, когда здесь собак не было?! Так, говорил Байщик, при прежней жизни было просто: пришёл на склад, дал фант, тебе за него дали продуктов. А фанты откуда, спрашивал Колян. С работы, их на работе выдавали, отвечал Байщик. Э, говорил насмешливо Колян, тогда чего хорошего в той вашей прежней жизни, если тогда была работа? Так она и сейчас у тебя есть, говорил Байщик. Нет, говорил Колян, я не работаю, я делаю, и для себя. А работать – это для кого-то, это быть чьим-то рабом, поэтому чем так работать, лучше подорваться. Байщик на такие слова только руками отмахивался.

А Генерал говорил, что Байщик гонит, раньше никто не работал, все служили. А после была война. Профукали войну! С кем война, спрашивал Колян. Ну, с этими, уклончиво отвечал Генерал, с вероятным противником. С Америкой, что ли, спрашивал Колян. Да нет, отвечал Генерал, мы вместе с Америкой профукали. И с остальными всеми: с китайцами и прочей шабулдой-мулдой. Все вместе в козий пух! Навалились на нас эти роберты! И санитары с комиссарами, язви их душу, и теперь мы ведём против них народно-освободительную войну, имеющую ярко выраженный партизанский характер. Понял? Повтори! А то дам заточкой! Колян повторял. Вот какой этот Генерал – сумасшедший, но справедливый. Если вдруг что, Колян ходил только к нему, как и сейчас идёт. Подумав так, Колян осмотрелся. Кругом был густой лес и никаких нигде следов. Только кое-где были видны (если, конечно, знать, куда смотреть) заломы. Чужой не заметит! Раньше, рассказывал Байщик, при прежней жизни, такой глухомани здесь не было. Везде был город. Ну, или полугород. Тропки везде, столбы со светом, ящики со жратвой и бухлом. Ага! Подошёл, сунул в дырку жетон – тебе котлета вывалилась. Сунул другой жетон – стаканчик бухла. Жетоны в городе давали. Каждое утро приходишь на одно место, тебе выдают.