Мужчины. Тираны и подкаблучники - Виктор Ерофеев

Гнойник лопнул. Гной потек. Кому от этого стало светлее и легче? Беда Бродского не в его мелком злодействе, не в мелком злодействе его обожателя-критика, а в том, что через десять лет после смерти он уже растерял значительную часть своего литературного, отнюдь не человеческого, величия. Бродский боялся неправильно вписаться в бессмертие, но именно это и произошло. Он был печальным концом великой русской литературы, которая, если вспомнить Достоевского, пыталась поймать Бога за задние лапы, и в этом ей крайне не везло. Богооставленность переживалась Бродским мучительно, он был поэтом напористых, категоричных, менторских, нагловатых, но очень болезненных элегий, куда сливались его нелюбовь к власти, любовь к той, кто его бросила, чувство жизни как случайности и абсурда, диковатый российский империализм, непонимание демократии и Запада, весьма хаотичная образованность. Парадокс: уехал на Запад от тоталитаризма, чтобы сделаться литературным тоталитаристом.

В целом это было не менее контрпродуктивное творчество, чем у моего не менее знаменитого однофамильца, но по тем архаическим временам контрпродуктивность расценивалась как вселенский вызов и откровение. Метафизически бессильный Запад увидел в нем борца и страдальца. Он получил Нобелевскую премию, которая накрыла его с головой. Его нобелевская речь поразительно манерна, дидактична и в своей внутренней противоречивости нелепа: мизантроп взывает к людям, чтобы они больше читали книг. Его стихи, написанные в Америке, за редкими исключениями, действительно малозначительны, порой просто беспомощны.

Бродский принадлежал к литературоцентристской эпохе, когда всякий крупный поэт превращался в миф. Рассасывание мифа обнажает слабость, усталость пловца, плывущего шумным баттерфляем за самозначимым словом. Сейчас в России Бога ищут с другого конца. Нытье и отчаяние приравнены чуть ли не к черной магии. Мистического шарлатанства, конечно, хватает, эзотерические практики граничат с попсой, но в современной российской культуре, скорее, принято относиться к Богу с доверием или, по крайней мере, без презумпции его виновности. Бродский, как Лужков, стыдился своей лысины и прикрывал ее кепкой – гламур этого не переживет. Но черт с ним, с гламуром. Вдову жалко.

Что было – то прошло. Русский мужик встает с карачек. Пора ему превращаться в мужчину. Ну и рожа!

– А чего?

– Отряхнись…

– Ну!

– Причешись…

– Ну!

Меняем пятерню на расческу, броневик на парфюм, мат на английский, говно на дерьмо, вонь на лимон, халтуру на прибыль, Первомай на попа, чернуху на гуталин, хрипоту на долголетие, литературу на телевизор, сталевара на джип, дырявые носки на новые, колхоз на бизнес, безденежье на деньги.

Меняем деньги.

Меняем самострой на дачу, избу на кирпич, колючую проволоку на обезьяну, траншею на кладбище, юдофобство на юдофильство, коммуналку на вертолет, квас на квас.

Меняем диссидентов на разнообразие.

Крутимся. Чистим ботинки. Изживаем собственную историю. Боремся с дурным запахом из всех щелей. Обращаем внимание на тело. Вот оно, мое тело. Глядя в зеркало, задумываемся о сексе.

Радуемся красоте Москвы. Собираем своих детей в Оксфорд. Не надеемся на Родину – главное, чтобы она не мешала. Интеллигентно спорим о будущем этой страны.

– Почему я должен умирать за Ирландию? Пусть Ирландия умирает за меня, – сказал однажды Джеймс Джойс.

Прошло время: его портрет поместили на ирландских десятифунтовых банкнотах.

Покупаем красивый автомобиль. Покупаем много ненужных вещей. Сталкиваемся со своей глупостью. Что такое вкус? Понимаем: понадобится не одно поколение.

Меняем цвет лица.

Меняем сырость на бассейн, неторную тропу на автостраду, сыроежки на шампиньоны, хлеборобов на светскую хронику, Чернобыль на остров Капри, вытрезвитель на экологию, медведя на господина, кастет на рекламу, унижение на мужское достоинство, запои на фуршеты, воблу на семгу, руду на туалетную бумагу, блядь на лесбиянку, целку с шустрым лобком на сударыню.

Меняем религию. В воровстве не находим былого очарования. Мучительно перестаем думать, что мы лучше всех. Уважаем русский флаг.

Меняем смерть на реинкарнацию, крысу на супермаркет, шпану на полицию, перегной на детей, юродство на ментальность, пенсионеров на нищих, идеологию на партнерство, золотые зубы на фарфоровые, страх на беспамятство, чеченцев на японцев, солдат на наркотики, мыло на шило.

Квас снова меняем на квас. Нужны ведь какие-то константы.

Меняем «мы» на «я». Не меняется. Меняем «мы» на «я». Не меняется. Меняем «мы» на «я». Не меняется. Нет, что-то все-таки поменялось.

Мужчина – новость.

Мужчина – это такой мужик, который нашел (мат – на английский) his own identity и перевел понятие на русский язык.

Мужчина – это ясное дело.

Пора.

Я пишу текст цвета железа. Да я и сам – геологический сдвиг.

Нет стиля – нет и человека. Бесстилье – страшный русский бич. Я не знаю, кто выдумал американскую военную форму во время Второй мировой войны, но это была классная форма. В ней каждый солдат выглядел победителем.

Когда они высаживались в Нормандии, на них было приятно смотреть. Смотришь хронику: самому хочется быть американским солдатом. Простая круглая каска с болтающейся застежкой, удобные штаны с залихватскими карманами, гимнастерка, похожая на просторную блузу, красивый автомат, а ботинки – что за ботинки! В таких ботинках и умирать не страшно.

Американцы тогда всех забили по стилю: и слишком декоративных англичан, и чопорных французов, и фашистов в чересчур агрессивных мундирах, и наших солдатиков с медалями на всю грудь. Американцы и ковбоями были стильными, в своих ковбойских платках и шляпах, и солдатами оказались почти что от haute couture.

Со Второй мировой войны прошло более полувека, а у нас ничего в смысле стиля государственно не изменилось. Смотришь чеченскую хронику 1990-х годов и понимаешь: русские там не могли победить хотя бы потому, что не выглядели убедительно. Чеченцы умели и повязку свою мусульманскую правильно на лбу повязать, и оружие носили в руках красиво. А русская армия – одно стилистическое недоразумение. Особенно командование. Пузатые, неуклюжие. Какие-то косорылые. Если кто в очках, то очки – немыслимые, уродские.

Я уж не говорю про милиционеров. Постовых с разъевшимися лицами. Бог шельму метит. С них только карикатуры писать.

А правительственная элита! Костюмы надели, а глаза не сменили – с вороватыми глазами щеголяют. У нас вся коррупция – производное от этих глаз. Воровство – знак бесстильности. Или интеллигенция: о Джойсе-Борхесе рассуждают, а сами одеты, причесаны… Разрыв между формой и содержанием? Но я не верю в бесформенное содержание. Денег не хватает? Да разве в деньгах дело! Американский ковбой тоже был небогатым человеком. А еще все удивляются, почему русские на Западе «не проходят», почему после краткой моды на Россию все от нас отвернулись. Да потому, что мы выглядим непривлекательно. И русские политики, и русские туристы – курам на смех. Кто недоодет, кто – переодет, но сущность та же – бесстилье.