Утесы Бедлама - Наташа Полли

– Это что, какая-то болезнь? – пробормотал Чарльз.

– Я не… Боже, только подержи ее в руках. Она легкая.

Я вложил ветку в его руку, которая тут же дернулась наверх, потому что ветка весила гораздо меньше, чем могло показаться.

– В ней ничего нет, – наконец сказал я. Я повесил трость на руку и нашарил несколько спичек в кармане. Чарльз нахмурился, но не отвел взгляд, когда я поднес горящую спичку к ветке. Она не загорелась, но на всякий случай я бросил ее в траву. Через секунду она взорвалась, как бомба, оставив небольшой кратер на траве.

– Она взрывается, – медленно произнес Чарльз.

– Послушай… У тебя расширенные зрачки, это сотрясение. Присядь.

Мы сели на разрушенные кирпичи. Гулливер положила морду на колено Чарльза. Обычно ему это не нравилось, но теперь он потрепал собаку по ушам. Я попытался смахнуть пепел с его пиджака, но он шлепнул меня по руке.

– Не нужно, – буркнул Чарльз. Судя по голосу, он устал от меня больше, чем когда-либо. – Как это произошло?

– На земле было стекло. Вороны утащили его в гнезда, а когда вышло солнце…

Казалось, Чарльз не слушал меня.

– Что мы будем делать с дырой в стене?

– Заделаем кирпичами. Пока что можно заколотить ее досками, – ответил я. В глубине души я знал, что доски останутся навсегда.

Дождь усилился, и пламя в дереве наконец погасло. Садовники столпились в гостиной с ведрами. От сломанной ветки остались одни угольки. Я помог Чарльзу обойти дом и пройти на кухню. Мне было стыдно за себя – еще два года назад я мог донести его на руках. Усадив его за большой стол, на котором лежало тесто – должно быть, Сара выбежала во двор узнать, что произошло, – я налил Чарльзу немного крепкого ямайского рома, который приобрел в городе у контрабандистов. Вероятно, его можно было купить и законным путем, но проскальзывать в заднюю часть кондитерской братьев Крили было традицией с раннего детства, когда отец впервые взял меня с собой. Эту традицию я изо всех сил старался сохранить. Тем более мне нравилась идея пекарей-контрабандистов, тайно поставляющих ром из Кале.

Чарльз попросил меня не суетиться, но я оставил Гулливер с ним и вышел под дождь, чтобы проверить, все ли в порядке с садовниками. Я собрал их и пересчитал. Все были на месте, самых молодых потряхивало от пережитого. Зная, что Чарльзу не понравится эта идея, но предпочитая не думать об этом, я провел всех на кухню, чтобы угостить чаем. К моему удивлению, увидев других людей, Чарльз, казалось, задышал свободнее. Садовники, по большей части крупные мужчины, также испытали облегчение, когда кто-то настолько хрупкий проявил заботу о них. Уже через минуту все общались так, словно всегда были близки. Гулливер радостно виляла хвостом.

Я встал у печи, прислонившись спиной к горячей стене. Взрыв не задел меня, но в позвоночнике что-то болело, и от тепла становилось легче. Ко мне подошел Сизиф. От него пахло потом и травой, и я медленно вдохнул этот запах. Я скучал по времени, когда крепкое здоровье и быстрые движения позволяли мне потеть от реальной работы.

– Откуда, вы сказали, это дерево? – спросил он.

– Из Перу.

– Наверное, у них от этого много проблем.

Я усмехнулся, не отрывая взгляда от чашки.

Сизиф немного помолчал и наконец сказал:

– Хорошо. Я попрошу садовников проверить территорию. Пусть найдут вашего таинственного бродягу.

Я кивнул и остался с Чарльзом и Гулливер. Как бы мне ни хотелось это признавать, я любил Чарльза гораздо сильнее, когда он был расстроен. Мы впервые за долгие годы смеялись вместе. Когда садовники вернулись, то сообщили, что ничего не нашли. Оранжерея была пустой, как и лес, который слишком зарос, чтобы быстро пройти сквозь него. Нельзя было пробраться даже к старым ямам с углем. В оранжерее и рядом с ней никого не было, и в конце концов я засомневался в увиденном. Наверное, след в оранжерее был моим, просто он размылся от влажности.

На следующий день я вышел из дома в смешанных чувствах, но оранжерея была единственным теплым местом, куда я мог пойти. Пока я шел к стеклянным дверям, то успел убедить себя в том, что все выдумал. Но кто-то повесил карту Перу обратно на крючок. Я осмотрел папоротники и заглянул под диван. Никого не было, но статую снова двигали. Она все еще стояла у могилы, но не так, как до грозы. Теперь она была повернута ко мне лицом. Никто так и не признался в том, что повернул ее.

Когда через несколько дней Чарльз постучался в дверь оранжереи, от неожиданности я вскочил слишком резко и покачнулся, ощутив свой вес на больной ноге. Я не помнил, чтобы он когда-нибудь отходил от дома так далеко. Решив, что произошло что-то неладное, я распахнул дверь и передвинул одну из деревянных скамей к маленькой керамической печи, в которой я сжигал ветки. Ее тепла хватало для тропических растений. Чарльз прислонил свои костыли к печи и сел на свободный табурет, от чего тот задрожал, и Чарльзу пришлось ухватиться за край верстака. Взглянув на испачканную руку, он вытер землю о брюки.

– Хорошие новости, – заявил он. Должно быть, новости действительно были хорошими, потому что он выглядел радостным. – Неподалеку от Труро живет один мой знакомый. Там есть дом приходского священника, который скоро опустеет. Похоже, священник уезжает в Бристоль. Мой приятель спросил, не хочешь ли ты занять его место. Я только что получил телеграмму.

Сначала я не знал, что ответить. Я и не подозревал, что Чарльз рассказывал обо мне другим и что он так сильно хотел избавиться от меня. Казалось, в меня на полной скорости влетел крикетный мяч, только рядом не было ни поля для игры, ни игроков. Несколько секунд я молчал, пытаясь все осмыслить. Наконец, я сказал:

– Я не могу быть священником. Я ничего в этом не понимаю.

– Речь всего лишь о Труро, мы же не говорим о Кентербери. Рядом с церковью маленький домик. Свой сад, – добавил Чарльз, кивнув в сторону подносов с семенами и привитых саженцев. Он улыбнулся. Как всякий человек с прекрасными манерами, он часто улыбался, но не наедине со мной. Мне показалось, что он не вполне узнает меня. – Разумеется, я сказал, что ты будешь рад, – продолжил он. – Достойный оклад, и ты можешь приступить к работе через месяц.

– Я не хочу быть священником. Как тебе вообще пришла в голову эта мысль?

Его серые глаза потемнели.

– Один из садовников поделился опасениями. Я велел им присматривать за тобой. По его словам, ты решил, что статуя двигалась.

– Так и есть. Кто-то передвинул ее.

– Никто ее не трогал, Меррик. Она весит больше тонны.

– Я знаю, но…

– Ты приближаешься к возрасту, в котором была наша мама, – перебил Чарльз. – Уверен, у нее все началось с того, что она засомневалась в своем разуме.

– Что ж, если мне суждено сойти с ума, я найду объект внимания: статую или дерево рядом с домиком приходского священника, все что угодно. Почему бы не сдать меня в сумасшедший дом?