Серебряная ветка - Розмэри Сатклиф

Однажды вечером после окончания Сатурналий Юстин и Флавий заглянули в Серапионову лавку и, пройдя в низенькую дверь, увидели, что маленький египтянин обслуживает какого-то покупателя. Несмотря на тусклый свет лампы, висящей под потолком, они сразу же узнали его — то был Аллект. Юстин уже много раз видел его в свите императора — высокий, со светлыми, почти белыми волосами и тяжелым лицом, которое так легко преображала улыбка, — этот человек после Караузия был самым могущественным в Британии. Юстин так ничего и не сказал Флавию про ночную бабочку, да и о чем, собственно, было говорить? «Я видел, как он раздавил бабочку и испытывал при этом удовольствие»? Только и всего. Он и сам почти успел забыть о том случае, но не совсем.

Аллект обернулся, когда они вошли, и улыбнулся своей легкой, очаровательной улыбкой.

— Надеюсь, вы не очень торопитесь. Сегодня я что-то безобразно долго не могу ни па чем остановиться. — И он снова обратился к прежнему занятию — продолжил выбирать флакон духов. — Хочется что-нибудь необычное, чтобы это был не просто подарок даме ко дню рождения, но и дань восхищения.

Серапион поклонился, улыбнулся и дотронулся своим острым пальцем до красного алебастрового сосуда, который поставил на прилавок перед знатным покупателем.

— Те самые духи, что я составил специально по твоему заказу в прошлый раз, сиятельный. Разве госпожа не была довольна?

— Была, но теперь это другая госпожа, — засмеялся Аллект своим особенным холодноватым смешком и небрежно бросил через плечо двум друзьям, ждавшим своей очереди стоя у двери в полумраке: — Никогда не дарите одинаковых духов разным женщинам — вдруг они встретятся? Запомните это, молодые петушки.

— Теперь я понял, сиятельный. — Египтянин снова поклонился. — Если бы твоя милость дал мне время до завтра, я сумел бы составить духи, достойные госпожи, которую Аллект почтит своим подарком.

— Разве я не сказал тебе, что день рождения завтра и я должен послать духи сегодня вечером? Покажи, что у тебя есть готового.

Серапион с минуту размышлял, потом повернулся и, ступая бесшумно как кошка, исчез в дальнем темном углу комнаты. Впрочем, он тут же вернулся, неся что-то в сложенных лодочкой руках.

— Вот, — сказал он, — лучшие из лучших. Я составил их сам. Так смешать драгоценные эссенции в одно изысканное целое умею только я.

Он поставил духи на прилавок, и маленький хрустальный флакон засверкал, заиграл под лампой, как золотисто-зеленый драгоценный камень.

— Прелестный флакон. — Аллект повертел его в сильных белых пальцах.

— Флакон, конечно, прелестный, но каков аромат того, что внутри! Здесь душа тысячи цветов с тысячи летних лугов! Погоди, я сломаю печать — и ты сам будешь судить.

Он взял у Аллекта флакончик, острым ногтем содрал восковую пленку с горлышка и вытащил пробку. Затем окунул тоненький стеклянный стержень в духи и мазнул Аллекта по тыльной стороне руки. Мгновенно коснувшись теплой человеческой кожи, капелька драгоценной жидкости распространила по лавке дивный аромат, крепкий, но нежный, поглотив все остальные запахи.

Аллект поднес руку к носу:

— И сколько это стоит?

— Сто сестерциев, сиятельный.

— Не слишком ли велика цена за такой маленький флакончик?

— Зато какие духи, сиятельный! Цена каждой составной части в отдельности тоже очень высока. Уверяю тебя, сотня сестерциев очень маленькая награда за потраченное мною время и за мое искусство.

— Понятно. И все же я по-прежнему считаю: цена слишком высока. Но я беру их. Запечатай.

— Аллект очень добр и щедр. — Серапион поклонился, нагрел палочку воска и запечатал горлышко флакона, не прекращая в то же время своих жалоб: — Ох-ох-ох, уж такие они дорогие, эти составные части, — жидкое золото, да и только. Ведь за многие из них приходится выкладывать немалую сумму, иначе не ввезешь в провинцию. Горе мне, горе, тяжело даются бедному человеку эти новые императорские налоги…

Аллект вкрадчиво засмеялся:

— Ха-ха! А может быть, в налогах виноват я, приятель. Кому же еще брать на себя вину, как не министру финансов, а?

— И то верно, сиятельный. Вот, пожалуйста. — Серапион протянул пузырек и бросил осторожный взгляд на Аллекта, словно прикидывая, как далеко он может позволить себе зайти. — Но всегда ли император слушается своего министра? На рынке говорят, будто министр порой… бывает не во всем согласен с императором. Будто налоги были бы не такие жестокие, если бы…

— Глупо прислушиваться к рыночным толкам, — оборвал торговца Аллект. — И еще глупее повторять их. — Он спрятал флакончик под тонкую шерстяную тунику у себя на груди и покачал головой, с нетерпеливой улыбкой отмахиваясь от уверений египтянина, что, мол, он ничего плохого не хотел сказать. — Ладно, ладно, все мы подчас распускаем языки. На, держи свою сотню сестерциев. — И, вежливо пожелав «доброй ночи» присутствующим, он плотнее запахнул плащ и вышел в морозную темноту.

Египтянин постоял, глядя ему вслед с выражением лукавого понимания в блестящих хитрых глазках, потом повернулся к приятелям, и на лице его читалось одно, лишь желание угодить.

— О, юные господа, извините, что вам пришлось так долго ждать. Что вам угодно — опять мышечное растирание или, может быть, подарок кому-то из домашних? Я слыхал, вы в ближайшие дни оба уезжаете в отпуск?

Юстин был поражен: ведь только сегодня утром Флавию удалось поменяться с одним центурионом, чтобы ему и Юстину уйти в отпуск одновременно.

Флавий засмеялся:

— Бывает ли так, чтобы ты не знал в течение часа, если кто чихнул в Рутупиях? Нет, нет, только растирание.

Они забрали покупку и отправились назад, в казармы, тут же выбросив из головы разыгравшуюся сценку. А через несколько дней выехали верхом в двухдневную поездку, держа на запад, в Меловые Холмы, где стояла старая ферма Флавия.

— В Каллеву ехать смысла нет, — заметил Флавий, — тетя Гонория это время года всегда в Аква-Сулисе, принимает воды. Так что двинемся сразу на ферму и свалимся нежданно-негаданно на голову Сервию. Он будет рад нас видеть. И ферма тоже.

Заметив удивленный взгляд Юстина, Флавий ухмыльнулся, но объяснил вполне серьезно:

— Она всегда рада тем, кого она любит и кто ее любит. Чувствуешь, что она довольна, — прямо как старая умная охотничья собака.

И вот в сумерки второго дня, когда в колеях уже похрустывал ледок, они наконец миновали рощу дубов, берез и дикой вишни и увидели низину, дом и хозяйственные постройки в начале долины, и тогда Юстин понял, что имел в виду Флавий. Он почувствовал радушие, исходящее от фермы. Почувствовал, что радушие это относится к нему, чужаку, тоже: словно признала его за своего и обрадовалась его приезду.

А вскоре радушный прием оказали им и ее обитатели: старый управляющий Сервий, служивший когда-то опционом[6]у отца Флавия, Кута, его жена, Киндилан, их сын, когда вернулся из хлева, и другие работники — мужчины и женщины, все вольнонаемные.