Зигфрид - Харри Мулиш

«— Добро пожаловать в Вену, Рудольф Гертер из Амстердама…»

Он вытянул ноги вперед, закинул за затылок руки со сплетенными пальцами и стал слушать собственное рассуждение про «что» и «как» в искусстве. Разумеется, стоило бы еще добавить, что в музыке, в этом высшем из всех искусств, есть только форма, «как», в то время как содержание, «что», вообще отсутствует. Когда он сказал, что у фантазии характер не как у спортсмена на водных лыжах, а как у того, кто увлекается серфингом, ему вспомнилось одно его давнее наблюдение, о котором ему давно хотелось при случае рассказать, но все как-то не удавалось, — после войны технический прогресс изменил характер пляжей, все заполнил несмолкаемый рев моторных лодок и переносных радиоприемников, но дальнейшее развитие техники вернуло довоенную тишину: новые материалы помогли рождению виндсерфинга, что означало закат водных лыж, а плейеры с наушниками вытеснили радиоприемники.

Его видели сейчас в тысячах австрийских домов в тысячах комнат звучал его голос, тогда как он в то же самое время молча сидел у себя номере на диване. Это стало обычным явлением, никто больше не удивляется, но значение чуда от этого не меньше. Он сохранил в себе детское умение удивляться; и себя он воспринимал не как старика за семьдесят, а как ребенка.

«— Представьте себе, я знаю одну женщину, и она для меня остается загадкой…

— Вы знаете такую женщину? — Да».

— Я имел в виду Ольгу, — пояснил Гертер.

— В самом деле? — с иронической усмешкой спросила Мария.

Фантазия как инструмент разума. Если б не Сабина, эта идея никогда не пришла бы ему в голову.

«— Гитлер. Конечно, Гитлер».

После окончания интервью он выключил звук и спросил:

— А ты поняла?

— Да. Но только потому, что я тебя знаю.

— Выпьем же тогда по бокалу за наше знакомство!

Бутылка сухого без толку плавала в воде, он позвонил в гостиничный сервис и попросил, чтобы принесли лед.

— Но я тоже кое-чего не понимаю, — сказала Мария. — Почему именно Гитлер? Ты хочешь поместить его в воображаемую экстремальную ситуацию, но сможешь ли ты выдумать ситуацию экстремальнее той, которую выдумал и воплотил он сам? Найди лучше среди тех, кого ты не понимаешь, кого-нибудь попроще. Наверное, такой человек есть?

— Ему бы очень хотелось, чтобы я так и сделал. Тогда бы ему снова удалось ускользнуть. Нет, это будет именно Гитлер, самый страшный экстремист во всей мировой истории. — Гертер раскурил трубку и указательным пальцем немного притушил огонь. — Но ты, разумеется, права, проблема как раз в этом и состоит. На эту тему я думаю постоянно, но до сих пор не продвинулся дальше одной — единственной сцены. Мы знаем, что он ни разу не посетил ни одного концентрационного лагеря, не говоря уже о лагере смерти. Он предоставил это Гиммлеру, стоявшему во главе СС и полиции. Предположим, однажды он решил поехать в Освенцим и увидеть собственными глазами, как по его приказу происходит ежедневное умерщвление в газовых камерах тысяч мужчин, женщин и детей. Как бы он отреагировал на такое зрелище? Но для этого я должен изменить его характер, ибо это именно то, чего он никогда не делал, и выходит, я опять-таки его не понимаю.

— Он был для этого слишком труслив?

— Труслив… труслив… разумеется, все не так просто. Во время Первой мировой войны за храбрость, проявленную при исполнении обязанностей связного, он был награжден Железным Крестом первой степени, что большая редкость для капрала, этот орден он с тех пор больше никогда не снимал. Кстати сказать, ему на грудь его приколол офицер еврейского происхождения. Выходит, он обладал необыкновенной храбростью, но, насколько мне известно, искусно ее камуфлировал. Мне представляется, его целью была массовая гибель людей не только в его концентрационных лагерях, но и на фронтах, на занятых немцами территориях и в самой Германии, десятки тысяч людей умирали каждый день с его подачи, повсюду кровь, она должна была литься рекой, но чур, только когда его не было поблизости! Он никогда не приезжал ни в один из разбомбленных немецких городов, как это делал время от времени его мрачный паладин Геббельс. Если поезд, в котором ехал Гитлер, шел через один из таких лежащих в руинах городов, занавески на окнах должны были оставаться плотно задернутыми. Я думаю, он желал быть эпицентром циклона. Все вокруг разрушено ураганами, но в эпицентре изумительная погода и синее небо. Бергхоф, его вилла в Альпах, была символом этого. На ней он вынашивал все свои ужасные преступления, но на идиллический мирок не падало даже тени от них.

— Зачем это было ему нужно — сеять вокруг себя смерть?

— Возможно, таким образом он надеялся найти противоядие от собственной смерти. Он был жив, покуда мог убивать. Возможно, и вправду, кроме собственной смерти, он ничего не боялся. Возможно, ему казалось, что все эти колоссальные жертвы сделают его самого бессмертным. И в каком-то смысле так и произошло.

— Так, может быть, ты уже нашел то, что искал? Ты ведь понял это благодаря своей фантазии?

Гертер положил в пепельницу трубку и кивнул:

— В этом что-то есть. Доказательство от противного. Ладно, дай мне еще подумать. Один шаг уже сделан. Идея плодотворна. Но теперь я бы хотел отыскать нечто такое, что не противоречило бы его натуре, то, что действительно могло произойти, но чего, насколько мы можем судить, не было.

— У тебя это получится.

— Если кому-то в мире это по плечу, то наверняка мне, — кивнул Гертер. На лице его расцвела улыбка, он посмотрел на нее и сказал: — Может быть, только для этого я и живу на земле.

— Не хочешь ли ты сказать, что и ты у него на службе?

Гертер помрачнел. Он сложил руки крест-накрест на груди и невидящим взором стал смотреть на беззвучные тени на телеэкране. Такого рода замечание он меньше всего хотел услышать. Даже Сабина поняла, что эксперимент может оказаться для него роковым; но он чувствовал, что слишком сильно вошел в тему и уже не сможет ее оставить. Если он сломает себе на ней зубы, так, значит, тому и быть — ведь в конце концов всегда можно вставить искусственную челюсть.

Девушка в фартуке, кипенная белизна которого призвана была символизировать незапятнанную совесть австрийской нации, принесла лед. Кубики льда, позвякивая, соскользнули в ведерко, а девушка тем временем откупорила бутылку и прошла в спальню разослать на ночь постель. Пока она находилась в их номере, они ни о чем не говорили, словно речь до этого шла о деле величайшей секретности, слышать о котором не полагалось даже тем, кто не понимал их языка.

— Собственно, — произнесла Мария после того, как медная дверная задвижка мягко закрылась за горничной, — абсолютно все, что ты имеешь есть у тебя благодаря твоей фантазии, этой эфемерной субстанции, чуждой реальному миру.

— Все, кроме тебя и Ольги. Впрочем… возможно, и вы тоже. Только вот мои дети…

— Брось, — сказала Мария. — И они тоже.

— Правильно, — засмеялся Гертер, несколько раз проворачивая бутылку в ведерке со льдом, — отставить нытье! Я и сам плод собственной фантазии.