Память – это ты - Альберт Бертран Бас

Я бросился бежать со всех ног. Снег мешал мне, но он же тормозил и моих преследователей.

Паника пробудила во мне каждый мускул. А те мышцы, что еще дремали, пробуждались от лая собак. Собак я боялся больше, чем пуль. Если погибнуть, то лучше от пули, чем от острых клыков. Лай раздавался все ближе, а я совсем выдохся. В это мгновение желание мое исполнилось: я почувствовал, как пуля ударила в спину с такой силой, что я ничком рухнул на землю.

Я умер. Я представил себе, что лежу на снегу так же, как мать, но боли не почувствовал. Значит, умирать не больно? Я был рад этому обстоятельству. А может, холод или адреналин заглушили предсмертные муки. Я уже видел такое у некоторых расстрелянных. Если это конец, я не сдамся так просто. Инстинктивно я погрузил руки в снег, оперся на них, поднялся и побежал дальше, понимая, что могу упасть в любой момент. Но я убегал дальше и дальше и по-прежнему не чувствовал боли.

Мне удалось добраться до опушки леса, где пули уже не свистели в воздухе, а впивались в стволы, разбивая кору в мелкие щепы. Подлесок становился все гуще, и ветви кустарника, холодные и острые, царапали до крови. Ветер завывал среди деревьев, заглушая мою одышку, хотя она постепенно успокаивалась, как и лай гнавшихся за мной собак. Кажется, получилось! Я почти убежал!

Едва забрезжил тонкий лучик надежды, как я запутался в зарослях. Не мог ступить и шагу! Я рванулся было, но ранец зацепился намертво, не освободиться. Я едва мог повернуться. Лай заслышался ближе, будто собаки догадались, что я снова оказался в их власти, а я яростно бился и рвался на волю. Вдруг меня осенило: я расстегнул пальто, стащил его с себя и бросил висеть на ветвях вместе с ранцем. Снова свободен! Проклятые собаки почти нагнали меня.

Я бросился бежать, падая и вставая, с тоской ожидая мгновения, когда враг набросится на меня. Так и случилось. Пробежав еще несколько метров, я почувствовал, как челюсти сомкнулись на моей лодыжке. Это было не так больно, как я боялся, но я знал, что если упаду, то пропал, так что я пинался и изворачивался, пока собачьи зубы не соскользнули вместе с немаленьким куском моей кожи. Вот это было правда больно. Упрямое животное не оставляло меня в покое и в конце концов ухватило за штанину. Я пнул собаку как мог, на удивление непрочная ткань брюк порвалась, и я снова оказался на свободе. Еще пара секунд – и на меня набросится другая собака. На бегу я то и дело оборачивался и с ужасом видел, что ее клыки все ближе, пока вдруг неведомым образом не перестал чувствовать под ногами землю. Я не споткнулся, просто земля как будто исчезла.

Думаю, я не понял, что лечу вниз, пока не стукнулся об отвесные скалы, прежде чем приземлиться плашмя на снег. Я упал на крутой склон и неудержимо покатился вниз по косогору; казалось, моему падению не будет конца. Я ударялся обо все, что попадалось на пути. Снег, земля, камни, деревья мелькали вокруг, пока наконец я не врезался ребрами в мощный ствол, разом остановивший мое движение. Я испустил истошный вопль, и на этом все кончилось. Лишь далекий лай собак еще висел в воздухе. Как бы им ни хотелось отведать моего мяса, они не готовы были броситься за мной в пропасть.

Затем все покрылось мраком…

2. Там, где умирает ветер

Я проснулся в снегу. Замерзший и оцепеневший. Когда я попытался пошевелиться, каждый сантиметр тела отозвался болью. Я лежал навзничь, глядя на кручу, с которой сорвался, и не верил своим глазам. Я чудом остался жив, хотя если не убраться поскорее, то ненадолго.

Я пытался сообразить, что мне делать; ледяной ветер хлестал меня по лицу. Начинало темнеть, и я знал, что лежать неподвижно – это верная смерть. Постепенно я оценил свое состояние: переломанное колено, ссадины и ушибы по всему телу, резкая боль в груди и странный присвист при каждом вдохе. Мне оставалось одно – ползти по снегу, как пресмыкающееся.

Не знаю, сколько я прополз, но вскоре пришлось остановиться. Я выбился из сил. Осмотревшись, я заметил расселину в той скале, с которой упал. Со стонами я добрался до нее и обнаружил, что это не просто углубление, а незаметный лаз, возникший под действием эрозии. Я стал протискиваться внутрь и вскоре почувствовал под собой уже не снег, а холодную землю. Это было приятно. Лаз постепенно сужался, но я продолжал ползти. Я чувствовал себя в кроличьей норе.

Наконец, когда проход сузился так, что дальше, казалось, не протиснуться, стены вдруг расступились, и я оказался в просторной пещере с песчаным полом.

Похоже было, что это круглое помещение с единственным входом, хотя уже смеркалось и проникавшего внутрь света было недостаточно, чтобы хорошенько осмотреться. Моему телу довольно было того, что я укрылся от ледяного ветра, и оно благодарно вздрогнуло.

Привыкнув к полумраку, я не поверил своим глазам. Неужели я забрался в чье-то тайное убежище? По крайней мере, об этом говорила груда вещей, сваленных у стены с одной стороны. Где я оказался?

Меньше чем в двух метрах от меня соломенная циновка и несколько одеял манили лечь и забыться. Я был изнурен, так что свернулся клубком и накрылся всеми одеялами, какие нащупал, в то время как тело мое еще била дрожь, а разум стремительно погружался в долгожданный сон.

Я проснулся, не зная, сколько времени проспал, был растерян, но чувствовал себя живым. В последнем я убедился, ощутив холод прижатого к моему лбу ружейного ствола. По ту сторону оружия я встретил вызывающий взгляд зеленых глаз, смотревших на меня не моргая. Все прочее было скрыто огромным шарфом, шапкой-ушанкой и несколькими слоями одежды.

– Ты кто? Что ты здесь забыл?

По голосу я понял две вещи: передо мной женщина, и она совсем не рада меня видеть. От слабости я едва мог вымолвить свое имя:

– Я… Гомер.

– Гомер? У нас так свинью зовут. А зачем в хозяйстве две свиньи с одинаковыми именами, правда?

Что я мог ответить? Я закашлялся, и кашель отозвался болью во всем теле.

– Где я?

– Там, где тебя не должно быть.

– Я три дня шел пешком и ничего не ел, я…

– Ты хотел обокрасть меня.

Я собрался решительно отвергнуть обвинения, но закашлялся снова и не сумел сказать ничего путного.

– Если ты водишь меня за