Если бы мы были злодеями - М. Л. Рио

И тут я услышал его голос, отражающийся от стен репетиционного зала:

– «Мы в изумлении!.. Мы ждали долго,

Чтоб ты склонил покорные колени

Пред королем! Мы им себя считали

До сей поры. Но если мы король,

То как, скажи, осмелился ты дерзко

Забыть свой долг пред нами?»[12]

Я уже дважды видел, как он читает свои реплики, – и оба раза поражали воображение.

Мы семеро пережили три ежегодные чистки, потому что каждый из нас оказался в чем-то незаменим для театральной труппы, по крайней мере в теории. За четыре года мы превратились из толпы статистов и эпизодических актеров в маленькую, тщательно подготовленную драматическую труппу. Некоторые наши особенности стали очевидны: Ричард воплощал собой чистую силу: шесть футов и два дюйма, фигура, словно высеченная из бетона, острый взгляд черных глаз и волнующий бас, который заглушал все остальные звуки в репетиционном зале. Он играл военачальников, деспотов, хулиганов и тех, кто мог впечатлить или испугать зрителей. Мередит была создана для соблазнения со всеми своими изгибами и шелковистой гладкой кожей. Но в ее сексуальной привлекательности таилось нечто безжалостное: когда она двигалась, ты неотрывно наблюдал за ней, что бы ни происходило, хотел ты того или нет. Они с Ричардом были вместе во всех привычных смыслах этого слова, начиная с весеннего семестра нашего второго курса. Рен – двоюродная сестра Ричарда, хотя, глядя на них, об этом невозможно было догадаться, – являлась нашей бессменной инженю, беспризорным созданием с мягкими локонами кукурузного оттенка и милым нимфоподобным личиком. Александр был злодеем, худым и жилистым, с густыми темными кудрями и острыми клыками, которые, когда он улыбался, делали его похожим на вампира.

Нас с Филиппой оказалось сложнее отнести к какой-либо категории. Филиппа, высокая и светло-русая, немного смахивала на мальчишку, но в ней было нечто холодное и универсальное, что делало ее одинаково убедительной как в роли Горацио, так и в роли Эмилии. Я же – средний во всех мыслимых отношениях: не слишком красивый и не особо талантливый, не очень успешный в чем бы то ни было, но достаточно хорош в том, чтобы закрывать любую слабину, допущенную остальными. Я не сомневался, что пережил чистку третьего года потому лишь, что без меня Джеймс выглядел уныло и мрачно.

Судьба улыбнулась мне сразу же, когда нам с Джеймсом пришлось разделить тесную комнатушку на верхнем этаже общежития для первокурсников. Едва я открыл дверь, как он поднял взгляд от сумки, которую распаковывал, протянул руку и сказал: «А вот и сэр Оливер! Надеюсь, вас хорошо встретили». С тех пор мы стали необъяснимо неразлучны. Он был очарован моей наивностью, буквально глядящей на мир широко распахнутыми глазами. А меня поразил его талант. Джеймс – один из тех актеров, в которых влюбляются с первого взгляда, и я не стал исключением. Уже в первые дни нашего пребывания в Деллехере я нежно защищал его и даже вел себя как собственник, когда другие наши приятели подходили слишком близко и угрожали узурпировать мою роль «лучшего друга» – а происходило это с завидной периодичностью. Уверен, некоторые видели меня тем, кем меня всегда назначала Гвендолин, – просто верным помощником. А Джеймс оказался настолько типичным героем, что меня это даже не беспокоило. Он был самым красивым из нас, но блистал красотой невинной и неосознанной. Еще более неотразимой была детская глубина чувств и эмоций, которые он проявлял по отношению к окружающему миру. Мередит однажды сравнила его с диснеевским принцем, и хотя она не думала льстить ему, она не ошибалась. Три года подряд я наслаждался его огромной популярностью и изо всех сил, безо всякой ревности, восхищался им, несмотря на то что он стал очевидным фаворитом для Фредерика, точно так же, как Ричард – для Гвендолин. Конечно, у Джеймса не было ни самолюбия, ни характера Ричарда, но его все обожали, тогда как Ричарда, скорее, одинаково яростно любили и ненавидели.

Обычно мы оставались на прослушиваниях до самого конца – отсутствие аудитории стало неким преимуществом для первого выходящего на сцену, – и вот уже без пяти минут девять я метался по коридорному перекрестку, страстно надеясь на то, что Джеймс останется посмотреть мою игру.

Ну а Ричард… Даже не желая того, он был зрителем, способным навести ужас.

В дверях репетиционного зала показался Фредерик.

– Оливер? – позвал он. – Мы готовы прослушать тебя.

– Отлично, – ответил я и посмотрел на его морщинистое лицо.

Мой пульс участился: я почувствовал трепет, будто биение крылышек маленькой птички, зажатой между легкими.

Как всегда, входя в репетиционный зал, я почувствовал себя маленьким и нерешительным. Это было прямоугольное, просторное помещение со сводчатым потолком и высокими окнами с видом на зеленеющий сад. Тяжелые синие бархатные шторы были раздвинуты, подолы пыльными грудами лежали на деревянном полу.

– Доброе утро, Гвендолин. – Мой голос эхом прокатился по залу.

Рыжеволосая и прямая как палка женщина за столом вскинула на меня взгляд. Гвендолин подавляла самим фактом своего присутствия. Ярко-розовая помада и пестрый платок делали ее похожей на цыганку. Она приветственно пошевелила пальцами, и браслеты на ее запястьях зазвенели. Ричард сидел на стуле слева от нее, скрестив руки на груди и наблюдая за мной с благожелательной улыбкой. Мы оба были в равной степени уверены, что я не представляю угрозы для его амплуа «ведущего» актера. Я сглотнул, нервно ухмыльнулся и попытался не обращать на него внимания.

– Оливер, – сказала Гвендолин. – Как славно тебя увидеть. Ты похудел.

– Вообще-то поправился, – ответил я, чувствуя, как вспыхивает лицо.

Когда я уехал из училища на летние каникулы, она посоветовала мне «подкачаться». В июне и июле я проводил в тренажерном зале по часу ежедневно в надежде произвести на нее впечатление.

– Хмм, – протянула она, уставившись на меня. – Итак, начнем?..

– Конечно. – Я отчаянно попытался взять себя в руки и теперь старался стоять спокойно.

У меня дурная привычка переминаться с ноги на ногу во время прослушиваний, что со стороны наверняка раздражало.

Фредерик, сидевший с другой стороны от Гвендолин, откинулся на спинку стула, снял очки и вытер линзы краем рубашки.

– Что у тебя припасено для нас сегодня? – спросил он в своей мягкой английской манере.

– Перикл, – ответил я.

Фредерик сам предложил мне монолог Перикла некоторое время назад.

Он заговорщически кивнул мне.

– Идеально. Как только будешь готов, начинай.

Остаток дня мы провели в баре – тускло освещенном заведении с деревянными панелями и стенными нишами, где находились кабинки. Персонал знал большинство студентов Деллехера по именам и не находил странным, когда многие из первокурсников утверждали, что им уже исполнился двадцать один год. Четверокурсники закончили прослушивание к полудню, но Фредерику и Гвендолин предстояло полюбоваться еще сорока двумя желающими – и, с учетом перерыва на ланч и ужин, а также обсуждений, – окончательные списки должны были появиться не раньше полуночи.