С аквалангом в Антарктике - Михаил Владимирович Пропп

суше накапливается много травы, кустарников, деревьев, то в море водоросли или поедаются мелкими рачками, для которых они служат единственной пищей, или же оседают на дно. Ежегодно в Мировом океане образуется около 550 миллиардов тонн белков, жиров, углеводов — больше чем по 180 тонн на каждого жителя Земли. Этого количества достаточно, чтобы прокормить население в 500 раз больше того, что сейчас живет на нашей планете.

Между тем с громадной площади океана человечество получает лишь несколько процентов своих пищевых ресурсов. Это объясняется тем, что различны сами принципы использования богатств моря и суши. Если на суше человек получает продукцию в результате искусственного разведения растений и животных, то в море он до сих пор не вышел из стадии охоты на естественно существующие стада рыб, китов и, в гораздо меньшей степени, других животных — кальмаров, крабов, креветок и т. д. Принципиальные возможности охоты неизмеримо меньше, чем возможности культурного хозяйства. Когда человек жил за счет собирательства и охоты, то, например, на всей территории современной Грузии с трудом могло прокормиться несколько тысяч человек, сейчас эта же земля обеспечивает пищей миллионы людей.

Казалось бы, рыбаки и китобои нашего времени, в распоряжении которых современные суда, самолеты и вертолеты, не имеют ничего общего с первобытными охотниками или рыболовами. Однако максимальная возможность вылова зависит не от технического оснащения промысла, а от того предельного количества животных, которое можно добыть, не уменьшая способности стада к воспроизведению. Если вылов превышает пополнение, происходит более или менее быстрое уменьшение численности животных и даже после полного прекращения промысла стада далеко не всегда восстанавливаются. История охоты, китобойного промысла и рыболовства полна случаев хищнического истребления животных. Уже в семнадцатом веке в Баренцевом море были почти целиком уничтожены крупные гренландские киты — их число ничтожно и сейчас, спустя более 180 лет после прекращения промысла. Одной из задач рыбохозяйственной науки как раз и является определение максимального размера вылова, не приносящего ущерба основным запасам животных.

Переход к управлению использованием океанических богатств сулит небывалое увеличение пищевых, да и не только пищевых, ресурсов человечества. Море по его потенциальной продуктивности можно сравнить с рыбоводными прудами, с одного гектара которых получают много тонн рыбы, куда больше, чем можно получить мяса от наземных животных, выращенных на такой же площади лучших пастбищ. Трудности, связанные с решением этой задачи, необычайно велики и в огромной степени возрастают из-за почти полной невозможности проводить в море опыты небольшого масштаба. Совсем нетрудно внести разные удобрения в несколько грядок и сравнить их эффективность, но провести такой же опыт в море почти невозможно. Просто бросать в море удобрения — бессмысленно, уже через несколько часов они перемешаются в огромных массах воды и становятся неуловимыми для самых чувствительных анализов; если же от моря отгородить небольшие участки, то гидрологический режим настолько изменится, что ценность результатов понизится в огромной степени. Отчасти поэтому удобрение полей известно с незапамятных времен, а соответствующие опыты в бухтах и заливах проводятся всего лишь 10–15 лет. Любой эксперимент в море по необходимости имеет большой масштаб, стоит дорого, часто результаты выявляются спустя долгое время. Для подобных опытов нужна хорошо разработанная теория биологической продуктивности. В современной науке глобальное управление биологическими процессами в море является еще довольно далекой перспективой и соответствующая теория только начинает разрабатываться. Для создания такой теории большое значение имеет изучение районов моря с крайними условиями, представляющих собой как бы естественную лабораторию природы. В подобных местах проявление общих биологических закономерностей часто становится необычным, особенно интересным и показательным. Море вблизи Антарктиды, почти круглый год покрытое льдом, с низкой температурой воды и полным отсутствием рек, несущих с берега питательные вещества, как раз и является одной из таких природных лабораторий. Ценность полученных материалов еще увеличивается тем, что их можно сравнить с аналогичными данными для уже довольно хорошо исследованных морей северного полушария, выяснить пути приспособления животных и растений к особо суровым условиям среды. Безусловно, пока такие работы представляют в основном теоретический интерес, но соответствующая теория обещает в будущем внести коренные изменения в использование необъятных богатств океана.

Перед нами стояла конкретная задача: определить, какие животные и растения и в каком количестве населяют дно моря на мелководьях вблизи Антарктиды, на глубине до 30–40 метров. Особую зону моря представляют участки с небольшими глубинами — так называемая сублитораль. Только здесь на дне встречаются крупные водоросли (на больших глубинах для них недостаточно света) и многие животные, которые тоже не спускаются глубже этой зоны. Пока в Антарктике на мелководье были сделаны лишь отдельные разрозненные сборы, почти ничего не было известно наверняка. Никто еще не спускался под воду в морях Дейвиса и Космонавтов, никто не видел их дна своими глазами.

Трудности, стоявшие перед нами, были очень велики: и холодная вода, и антарктические штормы, но главное было даже не в этом. Прежде всего, мы даже приблизительно не знали, что же ожидает нас на дне антарктического моря. Высказывались различные мнения: одни считали, что все на дне начисто стерто проходящими айсбергами и немногочисленные животные ютятся лишь в трещинах и углублениях скальных пород, другие — что все дно сплошь покрыто слоем губок толщиной в несколько метров. Надо сказать, что для всех этих предположений были известные основания.

Такая неопределенность затрудняла планирование работы: мы не могли сказать, какие орудия понадобятся для сбора животных, каков будет объем собранного материала, сколько потребуется погружений для изучения одного участка дна.

Были и другие трудности. Предстояло погружаться под лед толщиной около двух метров. Мы не вполне представляли себе, как проделать взрывом отверстие во льду, но это, в конце концов, наверняка станет ясно на месте. Существовала, однако, одна опасность, о которой мы ни разу не разговаривали, но каждый, конечно, задумывался про себя. Только мне приходилось спускаться под лед, да и то всего два-три раза в озерах под Ленинградом (Баренцево море у берегов Мурмана не замерзает зимой — ответвление Гольфстрима согревает его). Между тем некоторые люди испытывают приступ панического ужаса, оказавшись в закрытом пространстве, например в пещере или подо льдом. Такое явление имеет специальное название клаустрофобии. Человек может погружаться в открытую воду десятки и сотни раз и даже не знать о том, что он подвержен такому страху. Мне пришлось однажды видеть, как один довольно опытный спортсмен-подводник спускался под лед небольшого озерка недалеко от Ленинграда. Спустя несколько минут после погружения сигнальная веревка вдруг резко задергалась — сигнал тревоги, немедленного выхода. Мы тотчас начали вытаскивать аквалангиста за спусковой конец. Прошло несколько томительно долгих