Колдовской сезон - Айла Дейд

уместить в себе еще две. – Ни сообщения, ни слова, и вдруг твой звонок вчера вечером, что ты уже в пути.

Я теребила кутикулу большого пальца, продолжая дышать через рот.

– Были дела, которые нужно было решить.

Если не считать того, что эти «дела» крутились вокруг решения совершить набег на мини-бар в отеле или заказать в номер китайской еды, то мои слова являлись откровенной ложью. Уже второй.

Натаниэлю не следовало знать, что я не смогла заставить себя сесть на паром неделей ранее. Ему не следовало знать, что меня дико потряхивало, когда я стояла в порту Амстердама со своим чемоданом и наблюдала, как вода безжалостно бьется о причал парома. И, самое главное, ему не следовало знать, что мое маленькое тело размером чуть более полутора метров просто разрывалось на части от страха покинуть единственное место, которое связывало меня с родителями.

Но в конце концов мне пришлось это сделать. Если я хотела узнать, почему моя мать оставила Тихий Ручей, почему она сбежала и больше никогда не хотела ступать на шотландское побережье, я не могла продолжать жить как прежде. Если я хотела узнать, кем она была, мне предстояло принять этот вызов. Возвращаться все равно было некуда. Свой дом детства я продала.

И вот я оказалась здесь, с отцом моей матери, в крошечном мрачном городке; мой новый дом являлся свалкой; все, казалось, было окружено водой, и я понятия не имела, как быть дальше. Никогда в жизни я еще не чувствовала себя такой потерянной.

Я провела руками по бокам своих узких джинсов, наблюдая за движениями Натаниэля: за тем, как седые редеющие волосы спадают на затылок, и за тем, насколько безразлично ему это грязное жилище, насколько я безразлична ему.

Я поднялась, он взял мой чемодан и пошел вперед, вверх по лестнице. Я последовала за ним. Ступеньки скрипели. Когда поднялась на верхний этаж, из комнаты в конце коридора вышел дед. Неуверенным жестом он вытер ладони о края свитера.

– Твой чемодан на кровати. На тот случай, если ты… все еще не хочешь, чтобы он касался пола.

– Спасибо, – пробормотала я. Он кивнул.

– Твоя форма для колледжа висит в шкафу.

Я медленно шагнула вперед, приложила ладонь к дереву приоткрытой двери и распахнула ее. Чего бы я ни ожидала, учитывая беспорядок в остальной части дома, ничего такого там не было.

Здесь царила педантичная чистота. Эта комната была маленькой, поэтому узкая односпальная кровать стояла боком к окну.

Я почувствовала это сразу. Уже в ту долю секунды, когда я вошла в комнату, меня охватила уверенность. Эта комната принадлежала моей матери. Таков был ее стиль. Казалось, все здесь было украшено цветочными узорами: стены цвета морской волны, покрывало на матрасе, пастельные картины. Даже потолок.

Моя мама всегда рисовала. Больше всего она любила природные элементы. Когда я думала о ней, перед моим внутренним взором возникали цветные пятна. Они окропляли ее лицо. Папа называл маму цветком своего сердца, который вдохнул в него жизнь. Пока все это у них не было отнято.

Я осторожно села. В горле образовался комок, когда мои руки коснулись цветочной ткани пледа. Я едва заметила, как свернулась калачиком рядом со своим чемоданом. Словно лиса, я взяла в руки одну из декоративных подушек и зарылась в нее носом. Я не знала, чего ожидала. Аромата роз моей матери?

Как глупо, Хелена. Как глупо. Она мертва. Это тебе было известно уже слишком хорошо.

Тем не менее я почувствовала ледяной холод и жгучее разочарование, когда единственное, что я ощутила, – это слабый аромат лаванды от кондиционера для белья. У меня вырвалось хриплое рыдание. Я зарылась пальцами в подушку, в то время как подступающие слезы сотрясали тело. Соль обжигала щеки, но в этот момент ничто в мире не могло остановить мои рыдания.

Воспоминания захватили меня, захлестнули разум, и я увидела ее улыбку, ее белокурые волосы, ее тонкий вздернутый нос, который был так похож на мой. Видела беспокойство на лице мамы, когда я спотыкалась или случайно прикусывала себе язык, пробуя клубничное мороженое, которое мы частенько ели в саду. Воспоминание о ее нежном голосе словно пронзило меня насквозь. Перед глазами возник образ, как она укладывала меня по вечерам спать, нежно напевая какую-то мелодию, в то время как ее пальцы гладили мою голову. Я практически почувствовала это прикосновение.

В течение многих лет я умоляла своего отца поехать в Тихий Ручей. Умоляла позволить мне увидеть ее дом; увидеть, где и как она росла. Я хотела быть ближе к матери. Ближе, чем могла себе представить. В том месте, которое сделало ее таким бескорыстным и любящим человеком.

Папа отказался. Но теперь я была здесь. Теперь я лежала на кровати, где она наблюдала за звездами, которые сияли по ночам сквозь высокое белое окно. Я не могла сосчитать, сколько раз мама рассказывала мне о них. О волшебном небе над Тихим Ручьем и ярком, искрящемся чувстве, которое разжигала в ней жизнь на суровом шотландском побережье. Мне казалось, что если приехать сюда, то можно почувствовать то же самое. Я предполагала, что в этом месте есть ответы, которые я всегда искала. Я была так уверена, что почувствую здесь волшебство жизни.

Теперь я оказалась в Тихом Ручье. И ничего не чувствовала.

Тираэль

За ночь до этого

Ветер безжалостно бил по лицу. Была суровая осенняя ночь. Экзодия подо мной издавала довольный рык каждый раз, когда порыв ветра выбивал ее из колеи. По крайней мере, ей было весело.

Погрузившись в себя, я искал связь с силой: нащупывал ее, словно нежные пальцы, мягко ложащиеся на белые клавиши рояля, и становился властелином собственной нервной системы. Я безмолвно дал понять мышцам руки, что нужно расслабиться, иначе ночной холод лишил бы меня возможности держаться за геральчиро. Мое желание рухнуть с высоты было взято в узду.

– Вниз!

Мой летучий дракон отреагировал мгновенно. Я напряг мышцы тела, когда она вскинула свой хвост в шипах, готовясь к приземлению. Во время первых летных уроков часто случалось, что по инерции меня перебрасывало через голову Экзодии, но это было много лет назад. К настоящему времени мы с ней были единым целым.

Волосы били по лицу, а щеки болели от напора ветра, прежде чем мое летающее существо распрямило ноги. Когда они коснулись травы, когти оставили на земле глубокие длинные борозды. Сила приземления заставила Экзодию спотыкаться несколько метров подряд. Я привычно надавил на ее невидимый