Гость - Александр Проханов

– Попробуйте. Чай заварен на травах, которые я сам собирал в Тибете.

– Вы изучали с монахами тибетские практики?

– Они, как и вы, взглядом сбивают птиц.

Веронов делал маленькие глотки, чувствуя душистую горечь, которую сообщали чаю желтые цветочки, что растут у подножья каменных Будд. Ждал, когда хозяин кабинета объяснит смысл их встречи.

– Я слежу за вашим творчеством, Аркадий Петрович, по публикациям в художественных журналах, читаю статьи арт-критиков. На некоторых ваших выступлениях присутствовал лично, как, например, вчера. Перфомансы, которые вы устраиваете, имеют далеко идущие последствия. Выходят далеко за пределы студий и галерей, где они совершаются.

– Что вы имеете в виду? – Веронов рассматривал собеседника, стараясь понять, что этот господин с характерным лицом банкира находит в его эстетских, часто скандальных представлениях, столь далеких от банковских счетов и валютных бирж.

– В Норильске я был по делам службы и присутствовал в Доме культуры на вашем представлении. На улице был чудовищный мороз, звезды, как раскаленная сталь. Кругом тундра, тьма. В зале простуженные угрюмые лица. И вдруг вы совершаете чудо. Занавес падает, и на сцене живая, ярко-зеленая, благоухающая трава, и на этой траве стоит прелестная обнаженная женщина с распущенными волосами. Какое было потрясение в зале.

– Действительно, было много оваций.

– Но я провел исследование. После вашего действа в городе резко упало число психических расстройств и на десять процентов увеличилась рождаемость.

– В самом деле? Так далеко мои арт-критики не заглядывали.

Глаза Янгеса переливались, как волшебные кристаллы, как загадочные оптические приборы, брызгающие синими, зелеными, золотыми лучами. И это волшебное излучение завораживало Веронова.

– Но вот другое ваше представление, в Петербурге. Тогда на длинную доску вы положили огромного живого осетра. Рыбина сначала билась, танцевала. Все тише, тише. Замирала, ей не хватало воздуха. Она шлепала красными жабрами, вздрагивала плавниками. Было видно, как она мучается, как меняется цвет ее тела, от бело-серебристого до тускло-фиолетового. Люди неотрывно смотрели, и казалось, они сами умирают вместе с рыбиной. И когда она умерла, все, обессиленные, разошлись.

– Да, быть может это было жестоко по отношению к рыбе, но публика была околдована и лишилась сил. В этом был эстетический эффект перфоманса.

– Но через неделю начались знаменитые лесные пожары. Тогда горела вся Россия, сгорали села, огонь врывался в города, от дыма тускнело солнце, и множество людей умерло от удушья. Это природа мстила за убийство рыбы. Вы казнили Царь-рыбу, и природа решила сжечь себя и всех нас. Это вы подожгли леса.

– Вы серьезно так думаете?

– Я убежден.

Белизна кабинета напоминала операционную. Лучи из глаз Янгеса были как разноцветные скальпели. Касались лица Веронова, делали едва ощутимые надрезы. Веронову казалось, что ему меняют лицо.

– Вы своими художественными действиями умеете извлекать бурю эмоций и подчиняете эти эмоции целенаправленной воле. Эта воля двигает эмоции в окружающий мир, и там рождаются непредсказуемые последствия. Ваш перфоманс не кончается студией или залом, а имеет продолжение в окружающем мире. Ваш перфоманс есть детонатор невидимых взрывов.

– Вы хотите сказать, что вчерашняя злая шутка с «Максимом» имела другие последствия, кроме разбитых бокалов, толкотни и женских задранных ног?

– Сегодня ночью взорвалось газохранилище в Липецкой области. Взрывом уничтожена промзона площадью в десять гектаров, погибло шестнадцать человек, и нарушено железнодорожное сообщение. Газохранилище принадлежало одному из участников банкета.

Янгес взял пульт, включил телевизор, и Веронов увидел мутный дым, огромные всполохи, развороченные конструкции, пожарных, бегущих в огне, и машины скорой помощи, в которые заталкивают носилки, покрытые брезентом.

– Это все сделал я?

Веронову вдруг захотелось подняться и, не прощаясь, уйти. Покинуть и забыть навсегда этот стерильный кабинет, человека с голубоватой сединой и кристаллическими переливами глаз. Забыть все произнесенные им слова. Кто-то невидимый хотел его уберечь, вывести его жизнь из незримой ловушки, куда она завлекалась. Выстричь ножницами, как ненужный и опасный, этот крохотный отрезок жизни, пока он не разросся, не стал направлением, где существование обретет неведомые и ужасные формы. Но он остался сидеть, остановленный лемурьими цветными глазами, завороженный колдовским бархатным голосом.

– Я уверен, – продолжал Янгес, чуть усмехнувшись, словно угадал происходящую в душе Веронова борьбу и торжествовал свою победу, – уверен, что взрыв в Чернобыле случился после того, как кто-то на потеху зрителем заколол невинного бычка. Ужас бычка, сладострастное возбуждение зрителей, направляемые беспощадной волей мясника, который по-своему был художник, достигли реактора и взорвали его. Это был диверсионный акт абсолютно нового типа. Диверсия, совершенная художником.

Веронову показалось, что его лизнул ледяной сквознячок. В кабинете было тепло. За окнами сияло солнце. Но сквознячок коснулся его, словно где-то приоткрылся погреб. Пахнуло ледяной промозглой сыростью.

Веронов оглядел кабинет. Пол был гладкий и чистый, и не предполагал подпола. И Веронов вдруг понял, что сквознячок сочится в нем самом, из невидимой щели, которая ведет в бездонный, находящийся под сердцем подвал.

– Скажу вам большее, Аркадий Петрович. Советский Союз был разрушен художниками. Без пуль, без вторжений, без военных переворотов. В Советский Союз, по тайной договоренности вашего и американского президентов во время их встречи в Рейкьявике, приехало несколько выдающихся мастеров перфоманса. И они в течение четырех лет перестройки совершали свои акции, нанося глубинные травмы общественному сознанию, в котором с каждой акцией умирали представления о величии государства, о несокрушимости армии, о всеведении спецслужб, о мощи промышленности, о героической истории, о доблестных героях, о гениальных писателях и музыкантах. Каждый перфоманс наносил удар по одному из столпов государства. И когда последний столп рухнул, когда состоялся заключительный грандиозный перфоманс – введение танков в Москву, убийство трех демонстрантов, сокрушение памятников, – тогда это грандиозное зрелище совершилось, пало государство. Недаром в священном писании сказано: «Дело рук художника ненавижу».

Веронов желал понять, не смеются ли над ним, не является ли сидящий перед ним человек фантазерам, которые водятся в артистической среде и своими фантазиями расцвечивают и украшают общение. Но улыбка Янгеса была жестокой и хищной.

– Почему вы меня пригласили? – спросил Веронов. – Я не взрывал Чернобыль.

– Я хочу предложить вам проект. Художественный, но и не только. Мы испытаем с вами новое оружие. Вы оружейник, вы и оружие.

– Я просто художник, мастер перфоманса, искусства, которое интересует очень узкую прослойку и абсолютно не интересует власть. Власть сослала художников в самые темные глухие углы общества и забыла о них. Мы все – отшельники культуры.