Экипаж черного корабля - Федор Березин

В общем, капитану «Сонного ящера» было за что ненавидеть Эйрарбию. Но все это случилось так давно.

В весе «боевой горы» была одна диспропорция, нарушающая таинственную гармонию числовых соотношений. За предшествовавшие тысячи циклов пронизанных острием религии культур человеческий разум сразу чувствовал эти отклонения, тем более в случаях, когда соотношения были так близки к идеальным. Диспропорция веса заключалась в том, что на миллион тонн массы танка приходилось полтора миллиона килограммов живого веса его экипажа. Конечно, с точки зрения убежденного рационалиста, это были высосанные из пальца цифры, ведь во входных люках «Сонного ящера» не прятались пружины, взвешивающие каждого входящего-выходящего «муравья». Да и сама «боевая гора», конечно, не тянула именно на столько: много раз за время службы, она подвергалась модернизациям, капитальным ремонтам и прочему. В основном ремонт вел к увеличению массы: навешивались на корпус добавочные антенны или дополнительные слои активной брони. Однако иногда происходило обратное. Так, шесть циклов назад сильно уменьшился главный калибр — более чем двухметрового диаметра чудища отправили в переплавку. Правда, при этом новые стволы вытянулись в длину, а запас снарядов в бункере удвоился, так что вес качнулся к легкости совсем ненамного, но все-таки.

Еще, продолжая спор с магическим цифрами, нужно было подумать, к какой области относить вес продовольствия и питьевой воды, находящихся на борту «Спящего ящера», к человеческой или же к машинной? Так что по большому счету завораживающая магия цифр являлась дутым пряником для любителей волшебства. Тутор-Pop к ним не относился, но гордость оттого, что под его началом находится столь тяжеленная металлическая вещь, столь бешеная сила, гипнотизировала даже его. Как истинный командир, он любил свою «боевую гору» и давно не представлял жизни без ответственности за нее.

Если бы Тутора-Рора спросили и он имел возможность .. ответить прямолинейно, он бы признал, что для его души миллион тонн этого подвижного железа гораздо ценнее мелочи веса экипажа. Безусловно, по здравому рассудку, без команды «гора» была ничем, однако сколько раз за время ее существования этот самый людской коллектив менялся не только частично, но и полностью. Люди, как какой-нибудь болт, линолеум или продырявившийся лист обшивки, были сменным материалом. Даже командиры менялись, Тутор-Pop был восьмым по счету. А вот, например, основной реактор заменили только однажды, а резервный атомный — еще ни разу. Это, кстати, вызывало у генерал-канонира озабоченность. Несмотря на доклады экспертов о полной пригодности Резервного, он не стал бы запускать его по доброй воле.

Так вот, с точки зрения командира, «боевая гора» была куда живее впаянных в ее механизм людей. Они были вялыми микробными тенями на фоне ее статичной, великанской мощи. С этого угла прицеливания само появление магических соотношений могло вызвать только кривую усмешечку. Однако Тутор-Pop скрывал ее внутри собственного черепа. Как и многое-многое другое, разумеется. Например…

Например, то происшествие… Однажды, много циклов назад, во время дежурства на контрольном посту главного учебного корпуса Начальной Танковой Бронеакадемии имени адмиралиссимуса Цетада-Буба. Тутор-Pop, тогда еще просто Тутор — слушатель второго курса, до бронзы погон броне-лейтенанта еще глаза выпучишь. Вот именно тогда, в забытую цифру не только числа, но и месяца, судьба подбросила ему нужного человека. В тот период он совсем скис, толкающая по жизни вперед ненависть к Эйрарбии поувяла, старинная детская трагедия затянулась паутиной мелочных жизненных катаклизмов. Да и как было не увянуть? Ведь они с отцом строго-настрого договорились никому не пересказывать тот бросок прочь с местности, подвергнутой заражению. Наверное, правильно сделали, может, знай приемная медкомиссия Академии о том случае, могла бы заподозрить в Туторе скрытого бациллоносителя, и плакала тогда его военная карьера. А так — здоров, в пределах санитарных норм, принятых через некоторое время после Второй Атомной.

И вот притупилась та боль от сдираемой со щек резины «изолятора», поблекло, растворилось посиневшее лицо мамы, совсем вытерлось изображение братишки (ведь даже фотографий не осталось ни одной) — сгинул под огнеметами санитарного кордона дом с вещичками, и, как следствие, сильно поржавела пружина, толкающая молоденького курсанта на подвиг. И к тому же на занятиях пока не клацанье пушечных затворов и не стойкая тень фанерного танка в обрезиненной, истертой бровями оптике, а все больше стрелки-значки в назойливой шелести хронопластин. Все чаще интегралы и степенной ряд над скобками, и от непонимания некуда деться из объятий давящей, изматывающей и убаюкивающей скуки. И вот именно тогда, на дежурстве, шестеренка жизненных случайностей подкинула ему встречу.

Броне-майор был хмур, увесист, очкаст, и после первого взгляда на его тучность интерес к нему падал до нуля. В смене, кроме Тутора, еще один курсант, так что вместе с майором они и составляли троицу, ответственную за громаду учебного корпуса. Сейчас, через множество циклов, генерал-канонир абсолютно не помнил, кто был этот одногодок, хотя ведь ясно, что кто-то из родной броне-роты. Видимо, кто-нибудь из тех безликих «серых мышек», которые часто встречались ему впоследствии за годы службы. Удивительно, но некоторых он после со скрытой растерянностью узнавал через сияющую позолоту генеральских погон.

Весь день броне-майор изучал какую-то папку, иногда боком, даже не поворачивая очкастой головы, отдавал команды подчиненным курсантам. Похоже, служба в Начальной Академии была для преподавателей не слишком изнуряющим занятием, и, наверное, она перевешивала альтернативу — молодцеватое продвижение по служебной лестнице где-то в вонючем, болотистом приокеанье Мерактропии, когда, прежде чем брякнуться на командирское танковое сиденье, нужно внимательно изучить поверхность, дабы не впилось в мягкое место вертикально взлетающее жало кого-то из неисчислимого полчища смертельно опасных видов тамошней жизни.

И Тутор вместе с не опознаваемым теперь сокурсником рьяно выполняли поручения: быстренько пробежаться вдоль по длиннющему коридору с тряпкой; подкрасить коричневым увядший от сапоговой смазки плинтус или попугать паутину самодельной метлой. В век термоядерных движков в курсантской бытовщине мало что изменилось. И вот только к вечеру, когда начальники, возвышающиеся над броне —майором, растворились за дверьми, а швабры с метлами умаялись в беготне, стало можно проимитировать расслабление. Нет, спать все равно не разрешалось, а так, опасть на табурет, глядя в плоскость распахнутого учебника. За всякое развлекательное чтиво во время дежурства можно было налететь на пару-тройку внеочередных нарядов, так что параграфная умность считалась отдушиной. И вот, замаскировав полудрему распахнутостью секретов военной мудрости, прикрываешь глаза, стремясь на пару-тройку мгновений, лучше на часы-дни, нырнуть в сон. Теперь, с высоты офицерского знания, вспоминая эту постоянность недосыпания, уверяешься в его привычной ненужности или нужности, в зависимости от настроения. Есть скрытое внутри предположение, что вся эта борьба с сонливостью не метод для вырабатывания привычности инстинкта быть всегда настороже, а просто способ отбора, отсев шелухи, дабы когда-нибудь из нее выкристаллизовались бронебойные семечки генерал-канониров.