Досье генерала Готтберга - Виктория Дьякова

Не хотела, но на вокзал поехала. Она прекрасно понимала, что Рудольф намеренно назвал ей час отбытия эшелона, уверенный, что она не утерпит, приедет. Лиза боролась с собой, клялась, что и ноги ее не будет на вокзале. Но к двум часам, — ничего не смогла с собой поделать, помчалась, схватив свой автомобиль.

Когда Лиза приехала па вокзал, погрузка войск уже заканчивалась. Вокзал был оцеплен охраной, но благодаря абверовскому удостоверению ее пропустили. Она вышла на перрон. Перед вагонами суетились солдаты и офицеры, слышались громкие слова команд, ревели, заползая на открытые платформы, танки. Солдаты закатывали орудия, укрывали их брезентом и маскировочной сеткой. Повсюду стояли ящики с боеприпасами, в ожидании погрузки, упакованные медикаменты и продовольствие, баки с бензином. Штатских на перроне не было видно: эшелон никто не провожал, он уходил секретно, под строгой охраной.

Ругая себя за проявленную слабость, Лиза прошла по перрону. Она то и дело останавливалась, поднималась на цыпочки, стараясь за головами снующих взад и вперед военных увидеть Руди. Но никак не находила его. Лиза даже рассердилась. «Как можно найти человека в такой сутолоке? Шутка ли сказать, целая дивизия на погрузке, да еще со всем своим снаряжением!» Ведь он знал, что она придет, был уверен наверняка. Вышел бы хоть на минуту в здание вокзала. Впрочем, насколько она теперь понимала Крестена, такие поступки были совсем не в его стиле. «И зачем я только приехала!». Лиза уже не просто сердилась — раздражение ее достигло предела.

Кто-то толкнул ее, небрежно извинившись, кто-то, наоборот, отдал честь. Танк перегородил перрон — он никак не мог въехать на мостик, и вокруг него нервно бегали члены экипажа, пехотинцы и кто-то из технической обслуги. Наконец танк подался вперед и медленно пополз на платформу. Когда он сдвинулся с места, подняв столб последождевой грязи, вырвавшейся из-под гусениц, Лиза наконец увидела Руди. Он стоял далеко от нее, на другом конце перрона, в серой полевой форме и беседовал с офицерами. Обернувшись, он посмотрел в ее сторону. Лиза обрадовалась и помахала ему рукой. «Сейчас подойдет», — подумала она. И опять не угадала. Она могла поклясться, что он заметил ее, однако не торопился. Ощутив обиду, Лиза повернулась, чтобы уйти. «Зачем только приехала сюда?! Принесла нелегкая» — досадовала она мысленно. Ведь факт ее пребывания на перроне во время отправления дивизии вскоре станет известен Замеру. Он наверняка спросит ее, что она делала здесь? Провожала знакомого офицера? Никто не провожал, а она провожала? Как это неосторожно, неосмотрительно — малознакомый лейтенант все время ставил ее в двусмысленные положения, более того — он ее провоцировал, а она поддавалась. Но думать надо было раньше. Сама напросилась, кого винить?

Досадуя на собственную глупость, Лиза шла по перрону, обходя машины и торопящихся закончить работу солдат, обратно к вокзалу. Она не оглядывалась — зачем? Внезапно толкотня и неразбериха, как показалось Лизе, прекратились. Послышались громкие слова команд. В несколько минут перрон опустел. Военные заняли свои места в вагонах и на открытых платформах. Осенний ветер гнал по пустому перрону обрывки бумаги и камуфляжа. Ударили в гонг. Эшелон отправляется, поняла Лиза. В этот момент с одного из вагонов спрыгнул офицер и подбежал к ней — она узнала Крестена.

— Простите, фрейлян, — сказал он, — у меня не было времени попрощаться с вами. — Потом насмешливо добавил: — Я не обещаю, что буду ждать, но если вы мне напишете, я отвечу, — вынув из нагрудного кармана листок бумаги и карандаш, чиркнул номер почты.

Поезд уже тронулся, вагоны медленно ползли вдоль перрона. Поцеловав Лизе руку, Руди догнал свой вагон, вскочил на подножку. Лиза стояла на перроне, перед ней мелькали лица солдат, офицеров, все быстрее проносились зачехленные жерла орудий — эшелон набирал ход.

Лиза вышла из здания вокзала и села в машину. Шоссе шло параллельно железной дороге. Она быстро нагнала эшелон. Снова замелькали покрытые камуфляжной сеткой пушки и бронемашины. Руди не видел ее, он стоял спиной. Но кто-то сказал ему, указывая на открытую машину, мчащуюся параллельно. Он обернулся. Снова спустился на подножку — в какое-то мгновение она отчетливо видела его лицо. Потом шоссе резко повернуло в сторону города, а поезд продолжил движение на восток. Последний раз мелькнуло лицо Крестена — он отдал честь. Все.

Эшелон прошел, затих перестук колес. Не в силах справиться с волнением, Лиза остановила машину и, съехав на обочину, некоторое время сидела неподвижно, опершись локтями о руль. Как он сказал ей накануне вечером? «Мы отправляемся на Москву». От этих слов ей стало не по себе, и она едва справилась, чтобы не выдать своего беспокойства. Сегодня она ощутила тревогу, даже страх от военной мощи, которую увидела на вокзале. Никогда прежде Лизе не приходилось видеть дивизию, полностью укомплектованную и готовую вступить в сражение. А уж дивизию СС — тем более. Если бы не война, она в этом августе поступала бы в аспирантуру, а вместо того ей предстоит вернуться в Таллинн и снова играть роль, которая настолько противна ее существу, что даже лейтенант Крестен, с которым она была знакома всего два дня, это заметил. Что же говорить о ее непосредственных хозяевах! Не глупее же они Крестена. Странно только, что она до сих пор жива, возможно, они придерживают ее для какого-то особого случая.

А Крестен? Очень странный человек. Он словно ставил над ней эксперимент — то заставлял по несколько раз рассказывать о себе и внимательно следил за каждой интонацией, теперь вот вынудил приехать на вокзал, зачем? Напугать? Какой смысл вступать с ней в психологическое противоборство, если он не провокатор, — теперь уже точно, — и не собирается доносить о ней гестапо? Тем более, он отправляется на фронт, и они больше никогда не увидятся. Немцы стоят уже в двух десятках километров от Красной площади и взяли в двойное кольцо блокады Ленинград — куда уж больше? Намеревался предупредить? Мол, не стоит бросать вызов столь мощной и беспощадной системе, все равно сотрет в порошок? Это ей и так ясно. Другая система, которая послала Лизу сюда, уже перемолола ее отца и многих его друзей в тридцать седьмом году. Она немногим отличается от немецкой, если не страшнее. Так что Лизу не напугаешь.

Она вспомнила, как отца уводили из дома наглые самоуверенные энкэвэдэшники, как один из них ткнул пистолетом в висок гувернантке Фру, — хорошо, что не выстрелил, — но несчастной женщине хватило и того, она надолго слегла с сердечным приступом.

Лиза помнила, как приехав на прослушивание в Москву, — для участия в конкурсе, — она вместе со своей сокурсницей Таней Ясневской, родственницей Зинаиды Райх, бывшей жены Есенина, отправилась навестить тетю Зину в известный в Москве, очень гостеприимный дом. Только войдя в подъезд, они услышали страшный крик — на лестничной площадке металась фигура растрепанной, избитой, ослепленной женщины. Она кричала пронзительно, точно умирающий зверь. Ее преследовали неизвестные люди в штатском. «Тетя Зина!» — воскликнула Таня, побледнев от ужаса, и хотела было броситься наверх. Но дверь из квартиры на нервом этаже распахнулась, и какая-то женщина, схватив их за руки, втянула обеих к себе. Захлопнула дверь. Обняв, прижала к груди и заплакала. И они тоже плакали. Девушки понимали, что больше никогда не увидят красивую, элегантную тетю Зину. А Таня… Таня тоже вскоре исчезла. Как-то незаметно, тихо. Однажды не пришла в консерваторию — и все. Словно испарилась. И Лиза больше никогда ничего не слышала о ней. «Так что, господин лейтенант, — мысленно обращалась Лиза к Крестену, — не очень-то испугали. Кое-что и я повидала».