Леший в погонах - Александр Александрович Тамоников

– И завербовать их было невозможно, даже предложив много денег? – Шелестов задумался. – Послушайте, Тимофей Иванович, нам с вами надо не ошибиться в анализе и на его основе составить план действий. Либо они фанатики: и муж гестаповец, и жена арийка, и оба готовы умереть за свой рейх и за своего фюрера, либо…

– Либо они циники и садисты, люди, привыкшие жить в роскоши, которую обеспечивают им другие, – продолжил Морозов мысль Шелестова. – И тогда они могли понять, почувствовать своим избалованным чутьем, что все рушится. И что скоро наступит конец и рейху, и фюреру. И им сейчас подвернулся единственный шанс вовремя соскочить с подножки этого поезда и пересесть в лодку, которая доставит их в уютный и обеспеченный мир вдали от грохота канонады и смертей мирного населения.

– Образно, – похвалил Шелестов, – но верно. Такого варианта действий этой семейки я не отбрасываю. Значит, давайте с вами набросаем следующий план работы…

– Ваша группа прибыла, товарищ подполковник?

– В основном, – уклончиво ответил Шелестов.

Белобрысый веснушчатый Петя Зотов был совсем не похож на оперативника Смерша. Аккуратная форма ладно сидела на нем. Несмотря на то что старший лейтенант не спал ночь и вместе с группой облазил все окраины, сапоги его к утру сияли, а подворотничок гимнастерки был белоснежен. Коган, посматривая на парня, невольно задумался о том, что, скорее всего, этот оперативник родом откуда-то с волжских берегов и детство его прошло в сплошных рыбалках, смолении лодок и плетении сетей вместе с дедом по чьей-нибудь родственной линии.

– Слушай, Петя, – Коган поднялся из-за стола и, подойдя к окну, раздвинул занавески, впуская в прокуренную комнату свежий воздух и первые лучи восходящего солнца. – Скажи честно, ты умеешь варить уху? Самую настоящую «тройчатку», чтобы запах от ведра шел такой, что завыть от желания поесть хочется, а?

Оперативник удивленно уставился на московского майора, моргая светлыми коровьими ресницами. Что это с ним? Измучились все: бессонная ночь, а перед этим весь день на ногах, а он про уху? Спятил, что ли? А так и не скажешь, глядя на майора Когана. Старший лейтенант осторожно, чтобы это не выглядело неуважительным, пожал плечами и улыбнулся.

– Да я отродясь и рыбу-то не ловил, товарищ майор.

– Как так? – Коган рассмеялся. – Первый раз вижу перед собой парня, который не ловил рыбу, не сидел у костра на берегу. Реки, что ли, не было? Откуда ты родом?

– Я из Казахстана, из-под Кокчетава. Село там есть такое – Балкашино. И река есть, только так, речушка больше. Жабайкой ее у нас называют. Коровы вброд переходят. Верхом научился ездить, а плавать – нет.

– Понятно.

Посмеялись, потерли глаза, потянулись, так что суставы хрустнули, и снова Коган перевел разговор в деловое русло. Зотов так и не понял, что Борису Михайловичу понятно было, а ведь невооруженным глазом видно, что помощник вымотался, что слипаются глаза и мозг затуманивается. Вот и нужно было отвлечь, взбодрить, переключить оперативника хоть на несколько минут, чтобы тот мог продолжать работать. И снова дела допрашиваемых, снова оперативники перечитывали показания, делая себе пометки.

Кроме дел и протоколов Коган вместе с Зотовым допросил шестерых фашистских пособников, содержащихся в помещении бывшей немецкой гауптвахты. Четверо оказались просто жадными и недалекими людьми. Им все равно, кого бить, у кого отнимать. Им важно было, что сейчас и здесь они могут жрать и пить вволю и у них есть сильный хозяин. То, что хозяина прогнали, а пособников призвали к ответу за глумление над своим же народом, за предательство, было для них шоком. А вот двое других, служивших в гестапо подручными, – те люто ненавидели советскую власть. И теперь, когда эта власть стала спрашивать с них за преступления против Родины, подонки начали выкручиваться, всячески выгораживать себя и топить на допросах своих бывших дружков и хозяев.

У Бориса Воласика, грузного мужчины сорока семи лет, бегали глаза, он стискивал руки на коленях и старался выгородить себя. Он клялся, что пошел служить к немцам только потому, что голодал и что его могли отправить в концлагерь. А то и вообще убить. А ему очень хотелось найти жену и сына, которые отправились в эвакуацию и исчезли. Он считал себя не вправе умирать, пока не узнает, что с его семьей. И когда его спросили, а как же семьи других граждан Советского Союза, которых мучили и убивали фашисты, Воласик стал выкручиваться и убеждать гражданина начальника, что не только никого лично не мучил, но и даже помогал, передавая в камеры арестованным подпольщикам хлеб и записки от товарищей. Припертый к стене показаниями подпольщиков, которые утверждали, что Борис Воласик сам добровольно вызвался быть палачом, лично истязал пленных партизан, предатель брызгал слюной и кричал, что его оговаривают.

Второй предатель по имени Иван Литвак, щуплый скуластый мужчина, больше молчал, пощады не просил, но на вопросы отвечал обстоятельно, не скрывая ни своих преступлений, ни преступлений тех предателей, которых знал лично, с кем вместе служил врагу. Во время неожиданной эвакуации той ночью, когда началось наступление советских войск, Литвак был дома. Видя, что творится в городке, он не пошел на службу, выжидал и присматривался. А когда понял, что немцы драпают, бросая имущество, решил, что пришло время и ему скрыться.

– Как вы намеревались избежать ответственности перед своим народом за службу врагу? – спросил Зотов.

– Сбежать хотел из этих мест, документами разжиться, – признался Литвак тихим голосом. – А там – как получится. Или на работу где-нибудь устроился бы, или под мобилизацию попал бы. Выбора у меня не было.

– Кто из русских сотрудников гестапо дежурил в ту ночь в отделении?

– Статкевич дежурил, и второй с ним, из местных, Петро Бадула.

– Вы их видели после того, как немцы бежали из городка?

– Видел. Статкевича, – не поднимая глаз, ответил арестованный.

– Где и при каких обстоятельствах вы его видели?

– Ближе к обеду, как немцы драпанули, он мне в окно постучал. Предлагал вместе скрыться. Говорил, что какие-то драгоценности в гестапо прихватил. Ну, там, что у арестованных забирали. Предлагал вместе бежать на восток.

– Вы согласились?

– Нет, отказался, – проворчал Литвак.

– Вы убили Статкевича? Расскажите, почему и как вы это сделали?

– В дом я его не пустил, не хотел пачкать. И бежать с ним не хотел. Его слишком хорошо знали в наших местах. Садист он и насильник. Попался бы я с ним. Велел ему на задах меня ждать, обещал, что возьму еды на дорогу и к нему приду. Ну,