Брак по любви - Моника Али

Доктор Шоу, в свою очередь, удивился при виде Ясмин и Арифа. Он и его жена сидели за столиком на четверых. Чете Шоу не пришло в голову, что на ужин, устроенный в честь отца, могут явиться дети, а чете Горами – что может быть иначе.

Меню в La Grenouille было написано слитным курсивом, из-за чего разобрать буквы было почти невозможно. Когда, после жуткой суматохи, извинений, объяснений, перестановки стульев и распределения мест, их наконец усадили, Ясмин, к ее облегчению, вручили тяжелое меню в кожаном переплете, за которым можно было спрятаться. Она уставилась на затейливую вязь, но не воспринимала ни слова. Ее отвлекал сидящий рядом Ариф, который снова пытался что-то прошептать.

«Лягушка в меню? – спросила Ма. – Ресторан называется “Лягушка”, не так ли? Я знаю, что французские люди едят, но я бы не смогла. Я буду рада любому другому блюду».

Ясмин сжалась от неловкости.

Слова Ма были явно заранее отрепетированы. Вдобавок Ясмин знала, что они не соответствуют истине: Ма питалась исключительно карри собственного приготовления и относилась к любой покупной еде, даже к сэндвичам, с подозрением.

Примерно с минуту, показавшуюся Ясмин часами, она будто разучилась читать. Отдельные буквы проявлялись отчетливее, но плыли, завихрялись и ничего не значили. Ей подумалось, что она, возможно, перенесла, как выражался ее отец, «мозговой инцидент», вызванный острым стыдом.

«Ну, – произнес доктор Шоу, – как у вас с французским? Вам перевести?»

– Потрачу пенни за твои мысли, – сказала Аниса и, развернувшись, похлопала дочь по колену.

Ясмин сняла крышку с одного из контейнеров и откусила кусочек пакоры из цветной капусты. Даже остывшая, она была вкусной, щедро сдобренной приправами и жирной, но при этом отличалась той волшебной легкостью, которой только Ма могла добиться с помощью фритюрницы.

– Пенни за них, – сказала она. – По-английски «потратить пенни» значит «сходить в туалет».

– Нет, – сказала Ма, – я потрачу десять пенни. Что у тебя в уме?

Ясмин порылась в сумке и достала еще один контейнер. Ма не любила, когда поправляют ее английский. Если она и принимала что-то к сведению, то без благодарности. Чаще всего она утверждала свои права, держась за собственную версию слова или выражения. Баба говорил на правильном английском. Слишком правильном. Это выдавало в нем иностранца. Когда он приехал, ему был тридцать один год, поэтому он, конечно, никогда не сможет сойти за настоящего англичанина. Ясмин напомнила себе, что, когда Ма переехала в Великобританию, ей было двадцать шесть – столько же, сколько сейчас самой Ясмин. Если бы Ясмин со своим школьным французским переехала во Францию, то даже через несколько десятков лет отдельные выражения выдавали бы в ней иностранку. А Ма никогда не имела привилегии работать, никогда не заводила дружбу, которая бы зашла дальше добрососедской беседы. Дома ее английский казался Ясмин вполне нормальным, но иногда, как сейчас, она слышала речь матери как бы ушами посторонних, и, каким бы несправедливым это ни было, невольно ежилась от стыда.

– Что у тебя в уме? – повторила Ма.

– Ничего, – ответила Ясмин, хотя в ее мыслях бушевал ураган. Ариф ведет себя нелепо, ему пора повзрослеть. Почему эта семья разъезжает на такой уродской машине? ни один нормальный человек не захочет, чтобы его видели в «фиате мультипла» – самом безобразном автомобиле в истории, этом пучеглазом, большеголовом Человеке-слоне от автомобилестроения. На что Баба тратит деньги? Наверняка ведь может позволить себе машину получше. Предстанут ли они на пороге Гарриет, нагруженные этими целлофановыми пакетами, или оставят их в машине и попросят Джо их донести? Не думай про тот ужин с Шоу. Именно этого и добивается Ариф. Она уже несколько лет не вспоминала о случившемся.

– Смотрите, – сказала Ма, – тут все арабы. Наверное, хорошо жить всем вместе.

Они проезжали по Эджвер-роуд, и движение наконец замедлилось до респектабельной лондонской черепашьей скорости. Взревел автомобильный гудок, за ним другой, третий, – дорожные полосы захлестнула заразная какофония. Баба со вздохом взглянул на Ясмин в зеркало заднего вида, и та сразу поняла, что он ищет подтверждение трем своим постулатам: что, несмотря на всю неуместность взрыва гудков, перенести его следует стоически наряду с прочими неудобствами, что «совместное проживание» – типичная ошибка иностранцев и что лично он на эту удочку не попался. Пусть его жена и не понимает этого, но Шаокат принял наилучшее решение для своей семьи. Ясмин отвела взгляд.

Ей захотелось рассказать Джо про ужин с Шоу. Родители никогда о нем не заговаривали, а Ясмин ни словом не обмолвилась о нем друзьям. Проблема ее семьи в том, что они никогда ничего не обсуждают. Они не так откровенны друг с другом, как Гарриет и Джо.

Машина замедлила ход, и Ясмин внезапно заметила, что они уже на улице Гарриет, а отец высматривает нужный дом. Без пяти семь. Не так плохо, как она боялась.

– Миссис Сэнгстер и Джо – единственные двое, кто здесь живет? Очень сложно без слуг вести хозяйство в таком доме, – заметила Ма. Как и Гарриет, она выросла в богатой семье, однако, в отличие от Гарриет, не унаследовала семейное состояние. – Но тут только Джо и миссис Сэнгстер, нет?

– Нет, – ответила Ясмин. – То есть да.

После свадьбы останется только Гарриет. Джо и Ясмин уже начали подыскивать квартиру и переедут туда сразу после свадьбы, даже если потребуются строительные работы.

Баба припарковал «мультиплу» рядом с классическим «ягуаром» Гарриет и блестящим «ренджровером».

– Очень хорошо, – произнес он и добавил: – Мы здесь, – как если бы Ясмин в этом сомневалась. – Что ж, начнем разгружаться?

Ясмин принялась собирать сумки.

– Погодите-ка минуту: мне спросить насчет выкупа до ужина или после? – Баба поднял брови, давая понять, что шутит.

– Сколько ты готов отдать, чтобы сбыть меня с рук? – спросила Ясмин.

– О нет, Мини, это они должны заплатить выкуп за мою дочь. Сколько? – Он сдвинул очки в толстой черной оправе на лоб, производя расчеты. – Нет, ты им не по карману. Моя дочь для меня бесценна.

Примроуз-Хилл

– Я презираю его, – спокойно, со смаком сказала Гарриет. – Чувство вины – самая бесполезная из всех эмоций, самая жалкая и эгоистичная. Будь то из-за работы, физической активности, окружающей среды, семьи, еды, алкоголя… Но хуже всего – либеральное чувство вины, этот сияющий знак праведности, который с гордостью носят на груди нравственные инвалиды. Это им не больно-то понравилось! Я подумала: «Да, тут есть о чем написать статью, и написать ее должна я!»

– Поразительно, что кто-то приходит на твои салоны, – сказал Джо. – По-твоему, они бы почувствовали себя виноватыми, оставшись дома? – Он улыбнулся матери, и она наморщила нос.

– Дорогуша, они приходят за хорошим пинком. Я издеваюсь над ними, и им это нравится. Ну и за закусками. В общем, Шаокат, как раз над этим я сейчас и работаю – готовлю статью об ужасах либерального чувства вины, и на прошлой неделе опробовала ее на своих друзьях.

Чуть ранее Шаокат осведомился о «текущих проектах и занятиях» Гарриет. Рискованный вопрос. Но Гарриет, как и было обещано, вела себя примерно. (Ни слова, по крайней мере пока, о книге, над которой она работала с другом-фотографом: Гарриет брала у мужчин интервью на тему их отношений со своими пенисами, а ее друг делал деэротизированные снимки вышеупомянутых органов.) Они сидели за кухонным столом, ужиная подношениями Ма. Гарриет мгновенно постановила, что они заменят стоявшую у нее в духовке скучную лазанью. («Не волнуйтесь, – успокоил Джо Анису, – она не сама готовила, для этого приходит специальный человек».) Оторопевшая от оказанной ей чести Аниса сидела тихо и оглядывала огромную роскошную кухню: стеклянные двери, выходившие в сад, диваны, ковры, сводчатый потолок, широкие, выложенные подушками подоконники, великолепную плиту, кухонный островок и мраморные столешницы. Разогревая карри и перекладывая их