Библия-Миллениум. Книга 1 - Лилия Ким

— О горе мне, горе!.. — и пуля разнесла вдребезги всего лишь семейную фотографию на каминной полке.

Онан, оглушенный свистом смерти возле своего уха, почти взлетел по огромной лестнице добротного двухэтажного загородного дома, пробежал в самый конец коридора в свою комнату и разом выдохнул весь воздух, скопившийся в нем, с шумом и хрипом. Кто бы мог подумать, что в нем помещается столько воздуха!

Возлюбленный встретил его разгоряченным, полным решимости и нетерпения.

— Я люблю тебя! — крикнул ему Онан.

Впервые за долгое время он поцеловал свое отражение, забыв о страхе. Слился с возлюбленным порывисто, страстно, под аккорды испанской гитары, в кругу свечей, отчетливо ощущая, что эта ночь может быть последней. Он долго ласкался к своему отражению, терся об него плечами, грудью, щекой, членом, сжимая зеркало в своих объятьях. Внутри стало невыносимо тесно от скопившейся любви, нежности и всепоглощающей страсти. Он захлебывался, тонул в своих чувствах, переполнявших его, мешавших дышать! Наконец, их избыток пролился горячими слезами и потоком сладковатой спермы.

* * *

Утром Онан твердо решил стать хозяином собственной жизни. Не давать больше ни единого повода для придирок. Через некоторое время, размышляя над планом своих действий, он с ужасом обнаружил, что не знает, как жить правильно! Ясно одно: чтобы зажить как-то по-новому, необходимо вылезти из своей мягкой раковины в мир, удивить всех и сделаться совершенно иным, не похожим на «младшего сына Иуды». Однако практическую сторону преображения Онан себе представить не мог.

«Нужно начать с малого», — сказал он себе, открывая учебник. Старательно пытаясь вникнуть в материал, он обнаружил, что понимает изложенное через слово, приходилось возвращаться назад, к первым главам, читать все подряд. Через два с половиной часа Онан продвинулся на страницу заданного и сотню страниц «пояснительного», голова страшно разболелась, а каша знаний только рассыпалась кучами гранитного щебня. В конце третьего часа буквы стали светиться зеленым, а вокруг замелькали нахальные звездочки. Онана охватило отчаянье. Он понял, что непоправимо отстал от «нормального развития», а чтобы исправить свое плачевное положение, ему нужно начать все сначала. Примерно с того класса школы, в котором проходят дроби.

Он никак не мог понять. Как? Как в маленьких, изящных, нагруженных прическами и романтикой головах некоторых его сокурсниц блестяще укладывается все это и легко воспроизводится, интерпретируется, сравнивается, анализируется. Откуда? Откуда они знают все эти слова, факты, названия? Его пожизненно считают самым тупым: сначала в детском саду, потом в школе, теперь в институте. Ему всю жизнь прямо и откровенно говорят, что только благодаря отцовскому влиянию и деньгам его «тянут за уши» из класса в класс, с курса на курс. Только потому, что он «сын Иуды». Онан отчетливо вспомнил себя на линейке, в красивой отглаженной форме, в новых начищенных ботиночках, с ярким портфельчиком. Голос директора звенит внутри школьного двора, как ложка в стакане:

— Онан, ты понимаешь, что ты, именно ты, — позор школьной пионерской дружины? Ты единственный в школе, а может, и во всем городе, получивший восемь двоек в году и «неуд» по поведению. Только из уважения к твоему отцу, исключительно достойному, честному и одаренному человеку, мы не оставляем тебя на второй год, а ограничиваемся выговором в присутствии твоих родителей, товарищей, совета дружины. Публично мы требуем от тебя слова, что летом ты будешь усиленно заниматься и оправдаешь оказанное доверие. Я хочу, чтобы в присутствии всех нас — близких тебе людей, искренне желающих, чтобы ты стал достойным гражданином нашей страны, — ты торжественно поклялся…

Онан отчетливо ощущал себя поленом, от которого требуют торжественного обещания по осени зацвести, созреть, налиться и выдать тонну виноградного сока. Он поднял глаза: отец в парадном кителе сверкает металлом орденов на солнце, как промышленная соковыжималка. Иуда от стыда за сына гораздо краснее знамени дружины, глаза его сверкают, они почти безумны.

Настойчивое хихиканье раздалось в передних рядах, распространившись мгновенно по всему детскому сборищу. Брюки Онана намокли, по ногам потекло.

Утром следующего дня Онан попытался подняться. Во всем теле была ужасная ломота, ботинки отца, подбитые гвоздями и металлическими подковками, не оставили на нем живого места. Он не стал калекой только потому, что мать, упав на него, закрывала своим телом, до тех пор пока Иуда не успокоился. Когда муж и отец ушел, мать с сыном еще долго лежали на полу детской, тихонько всхлипывая. Затем Шуа молча сделала Онану йодную сетку на фиолетово-черные синяки. Потом сняла халат, подставив сыну спину. Он так же молча, сосредоточенно рисовал решетки, запирая кровоподтеки, чтобы они не разбегались по широкой спине матери.

Осенью он перешел в другую школу. Полено поместили в другую среду, но сока оно так и не дало. Зато, разглядывая в зеркале свои синяки и ссадины, Онан впервые встретил того, кто воспринял его боль как свою…

* * *

Онан с досадой отшвырнул учебник. Заливаясь слезами, захлебываясь в рыданиях, пинал ногами неприступные книги. Слезы закончились, и он просто хрипел, лежа на полу, кислород вокруг заканчивался. Держась за горло, он сбежал вниз, в грязную каморку возле кухни, где старший брат уже полгода проводил целый день, чтобы не попадаться на глаза жене, отцу или матери. Почти выбил хлипкую дверь. Ир удивленно оторвал глаза от маленького нецветного телевизора. Онан почти влил себе в глотку всю бутылку дешевого бренди, любовно припасенную старшим братом на вечер. В области желудка стало невыносимо противно и тяжело. Онана сразу стошнило. Он блевал старательно, ожидая, что неудачник, сидящий внутри него, грохнется на пол комком серой слизи. Онан сможет растоптать эту тварь ногами! Но пол покрывался только грязно-коричневой, отвратной жижей. Онан упал в собственную блевотину, раздирая ногтями в кровь свою грудь и живот, пытаясь вырвать из себя эту чертову амебу хоть вместе со всеми внутренностями.

— Оставь меня! Оставь! — он орал и орал, не замечая, что вся семья собралась вокруг и пытается остановить этот припадок. Ир трясет его за плечи и лупит по щекам — Онан отбрасывает его ногами. Мать вылила на него ведро холодной воды — никакого эффекта. И лишь удар отца кулаком в висок прекращает наконец его мучения.

* * *

Онан тяжело заболел. Причина была неясна. Как будто кто-то по капле день за днем высасывает его силы. Предположили глистов, но гипотеза не подтвердилась, к тому же это должны были быть такие гигантские и прожорливые глисты, каких наука не знает.

— Вы занимаетесь мастурбацией? — спросил врач.

— Чем?

— Ну… онанизмом…

— А… да.

— Как часто?

— Каждый день.

— Сколько в среднем раз?

— Иногда по четыре-пять подряд… Не знаю, я не считал.

— Вот и возможная причина.

Ему прописали покой и усиленное кормление. Вершина блаженства отчетливо мелькнула на горизонте и… исчезла.