Девушка на веревке - Степан Васильевич Бердинских

ощутила сильное постукивание. Так дятлы стучат по деревьям, когда хотят подкрепиться жуками и личинками.

Было уже поздно, поэтому мы свернули матрасы, упаковали остатки хлеба в рюкзак и допили улун − мой любимый сорт чая.

***

На моих «Fossil», подаренных Беббой, ровно 12:00. Водитель такси играет в молчанку под музыку Peggy Lee. Он еле заметно покачивает головой в такт Let's Love, местами сбиваясь с ритма − уклончиво. Peggy прекрасна. Свое творчество она начала еще в подростковом возрасте, была удостоена премии «Оскар» и несколько раз попадала на первую позицию в «Billboard Hot 100».

Мне становится невыносимо скучно, и я пытаюсь завести разговор:

− Прекрасная погода сегодня. Это обыденно − знаю, но всё равно прекрасно.

Мужчина прищурился и окинул взглядом равнину, раскинувшуюся вдоль длинной дороги в сторону «Sant'Agata di Militello».

− Вам не нравится дождь? Ветер? − пробубнил водитель. − Неужели вам он не по душе? Осмелюсь заявить вам… Как вас?

− Финки, − ответил я.

− Ну, так вот, Финки, − продолжил мужчина. − Все мои яркие воспоминания были именно в дождь или же при ветряной погоде.

− Расскажите о них.

Водитель глубоко вздохнул, почесал за ухом и открыл мне удивительную историю:

Я фермер. Вернее, был фермером. В хозяйстве у нас было 5 коров, кошара (загон) овец и куры. Отец занимался заготовлением сена, выгуливанием животин и стрижкой овец. Мать доила коров и забирала яйца из курятника. На мне же была уборка помещений. С утра возьму вилы, пойду к коровам, затем к овцам, и ты свободен уже через два часа. Куры не требовали большого ухода.

Когда мне исполнилось 12, отец взял меня с собой в поле. Мы целый день косили траву, укладывали её в тачку и рассуждали о взрослой жизни. Время подходило к ужину, поэтому мы уложили косы, убрали ножи и двинулись в сторону дома. Уже накрапывало, и мы ускорили ход.

Мужчина вдруг замер и посмотрел на меня, улыбаясь широкой, но печальной улыбкой.

− Что же было дальше? − сказал я.

Буквально в метре от нас сверкнула молния. Очень мощная молния − словно что-то упало с небес. Никогда еще не доводилось видеть такую яркую вспышку и слышать столь громкий древесный треск.

Я поднял голову, но мужчина остановил меня, поясняя:

− Именно, Финки.

Молния попала прямо в крону берёзы; а ведь дерево радовало меня всю жизнь. Когда мы с отцом впервые пришли на то поле, дерево было совсем низким, молодым. Я воткнул в землю метровую палку и поставил отметки; сделал насечки топором. Каждый месяц береза прибавляла по 3 сантиметра, и спустя четыре года стала наблюдать за нами свысока. Мне порой казалось, что узнает нас и поворачивает свои листья в нашу сторону – смотрит на нас.

После того случая с грозой, мы с папой убрали щепки и лишние ветки, а дерево решили спилить, оставив пень для посиделок. Отец сказал, что береза погибла, и нет смысла её кормить, ухаживать за ней.

− И вы спросите меня − где же изюминка этой истории?

− Вы меня заинтриговали, не скрою, − ответил я.

Сейчас, на том самом месте, растет два новых дерева. Две новые березы. А между ними до сих пор стоит старый, давно прогнивший, мудрый пень. Я иногда хожу туда – в память об отце.

− А что с ним…? − начал я.

− Обыкновенная старость. Мой отец прожил долгую жизнь.

Мужчина стремительно повернул налево и затормозил.

− Ну, вот мы и на месте.

Я протянул ему купюру и открыл дверь.

На улице палило солнце, слышалась сирена, а вдалеке, на заправочной станции, стояла Бебба.

***

Меня знобило. Тело отказывалось шевелиться, кончики пальцев наполнились холодной водой, руки оледенели. Упёршись в рыхлый каменный пол и пригнув голову, я тихонько встала на ноги и решила согреться. Согнулась пополам, сделала восемь приседов и попрыгала на месте, случайно наступив на миску с едой (Флама осталась без каши).

За стенами храма хором пели сверчки, трением крыльев привлекая самок, ночной ветер повелевал кронами деревьев, то сгибая, то разгибая их, а стены нашего погреба покидал и без того тусклый свет, рождаемый последней свечкой.

− Может быть пора, Флама? − с надеждой спросила я.

− Не торопись, Элиси. Глубокая ночь еще не наступила.

Она меня накормила. Заварила овсяные хлопья, чудом достав кувшин с кипятком, принесла фрукты, мышью прокравшись в закрытый склад, и отдала свои припасы наана (это местный сорт хлеба).

Смотрю на неё, не отрывая глаз. Она что-то поёт себе, мягко покачивая головой влево-вправо. Пытаюсь завязать разговор:

− Песня из детства?

Молчит.

− Когда я боюсь чего-то, я нашёптываю слова из колыбельной моей мамы.

Снова молчание.

− Как жаль, что я ни разу её не увидела.

Флама закончила пение и повернулась ко мне:

− А я всю жизнь одна.

− Правда? − удивилась я.

− Нам скоро идти. Давай перекусим, и будем выбираться.

Мы съели последний банан, разломив его на дольки, задули свечу и крадучись стали подниматься вверх по ступенькам, на второй этаж храма.

Нужно было незаметно открыть люк, беззвучно закрыть его и проскользнуть на чердак храма, откуда взобраться еще выше – на крышу, чтобы сбежать из деревни. Последнюю мысль добавила я, раскрыв Фламе свой секрет. Она доверилась мне.

Мы обе словно кошки, замеченные за кражей рыбы, ловко проникли на верхний этаж, разделались с патрулём и вышли к окну чердачного помещения. Ввысь по лестнице виднелась низкая дверь − выход на крышу храма.

− Ты жди меня здесь, а я поднимусь выше, открою дверь, − прошептала Флама. − Спрячься пока за ширмой.

Я кивнула и побежала вглубь по коридору. Сделала десять быстрых шагов, сдвинула фетровую занавеску и встала как вкопанная. Выпучив глаза, я прикрыла рот тряпкой и попятилась назад.

− Эээли, − слышу позади себя.

Боюсь обернуться.

− Ээлиси.

Страх овладел мной, и я прикоснулась к маленькому узелку. Оборачиваюсь. Флама с сожалением смотрит мне прямо в глаза, протягивает руки, но спотыкается. Падает.

− Мммм! − изо всех сил сдерживая боль, застонала Флама.

«Чёрт!» − мелькает у меня в голове.

− Прости меня, я не хотела, прости. Я думала, что на меня снова хотят напасть, хотят убить меня, − шептала я Фламе. − Какая же я неаккуратная.

Сажусь возле Фламы, обнимаю её, прижимаюсь всем телом.

− Сейчас тебе станет легче, − тихо нашёптываю на ухо. − Боль уйдет. Еще немножко…