Научи меня ненавидеть - Ирина Шайлина

Ответа на этот вопрос не находилось. Занимался серый, неторопливый рассвет, на смену которому пришёл такой же серый день. Войти в состояние гармонии с собой или хотя бы примириться с жизнью никак не выходило. Я метался по дому, словно загнанный зверь. На улицу выходить не вариант, там нечего делать ещё минимум недели две. В остывшем за зиму доме тоже не сиделось. Я уже жалел, что сбежал из города, но не возвращался из одного лишь упрямства. Зато Бублику было хорошо, он бегал, проваливаясь в снег, и пытался охотиться на затаившихся там полёвок.

К вечеру зарядил дождь. К тому моменту, когда упала ночь, я был готов ненавидеть всех. Аньку, за то, что когда-то ушла, но не нашла в себе сил сделать это до конца. Отца, который сначала ушёл, а потом и вовсе умер. Свою ногу, которая взяла и сломалась и теперь никуда не годится. Даже Сергея, у которого все хорошо.

А чертова собака пропала. Я открыл дверь на веранду, чтобы Бублик забежал, вернувшись. Но даже ему было лучше без меня. Хотя о чем я? Я бы сам от себя сбежал с превеликим удовольствием. В конце концов я не выдержал, надел высокие сапоги, стоявшие тут, в сенях, уже лет десять и вышел на улицу. К ночи распогодилось, дождь уже не лил в полную силу, а лишь едва моросил. За день Бублик уже протоптал тропинку, по ней я и пошел.

Не знаю, что я хотел увидеть. Но явно не свою собаку, в обнимку с льющей слёзы пьяной девицей. Признаюсь, сначала я подумал, что это Анька, которая решилась взять штурмом и деревню, и меня. Но голова, торчащая из ворота куртки, была светлой. Светлые, чуть промокшие пряди падали на спину и змеились по мокрой ткани. Бублик почувствовал моё приближение, скосил взгляд, но остался сидеть там же, где и был. Маленький, падкий до женщин предатель.

Девица вещала на тему, какая жизнь говно и какие мужики сволочи. Я хмыкнул, пожалуй, я мог бы согласиться с ней по обоим пунктам.

— Его зовут Бубликом, — сказал я.

И в тот момент, когда она чертыхнулась, выронила свою бутылку, я узнал её. Жалкую, пьяную, пахнущую табачным дымом. Такую ненавистную.

— Больше некуда было ехать? — спросил я, словно мне самому было куда бежать.

Она поднялась, отряхнула зачем-то колени. Медленно обернулась.

— Это мой дом, — и с вызовом вздернула подбородок. Учитывая, что она макушкой уперлась бы мне в подбородок, если бы, конечно, подошла настолько близко, это было смешно. — Наполовину.

— Ты даже не приехала на его похороны.

Она открыла рот, словно хотела что-то сказать. Но не сказала. Подняла бутылку, которая до этого была воткнута в снег, отхлебнула. Я сморщился. Заслуживала ли она моей ненависти? Она, которая лишила меня детства, которая отобрала все, что только можно, а потом посмеялась, даже проводить отца не приехала, которая послала меня в пешее анальное путешествие на просьбу выкупить семейный дом? Она, которая…я понял, что мысли ушли слишком далеко, на запретную много лет назад территорию, и усилием воли себя остановил. Её было так легко обвинить во всех своих бедах. Эта идея была такой заманчивой.

— Знаешь, что я хотела сказать тебе тогда, когда мне было восемь? И потом, долгих десять лет, каждую нашу встречу? Урод. Я хотела обозвать тебя уродом. Ну вот, сказала, и никакого удовольствия. Потому что ты жалок Руслан, просто жалок.

Она отпила из бутылки, обошла меня и, покачиваясь, пошла к дому. Бублик, виновато дернув хвостиком, припустил за ней.

— Мышь, — крикнул ей вслед я. — Белая, лабораторная, красноглазая.

— Похер, — сказала она и показала мне средний палец. — Мне на тебя похер. Вали из моего дома, неудачник.

Я вдруг подумал, что могу просто сжать рукой её тонкую белую шейку, сжать и чувствовать кожей, как из неё, пульсируя, толчками утекает жизнь, и несколько мгновений это было единственным моим желанием.

Она.

Было холодно. Чертовски, непривычно холодно. Я вытянула руку к соседней подушке, привычно ища Антона. Но рука повисла над пустотой — вместо двуспальной любимой постели лишь узкая кушетка. А сама кроватка осталась далеко-далеко в прошлом, и на ней спит сейчас Антон, и возможно даже не один. Я стиснула зубы и выругалась. Сколько ночей должно пройти, чтобы я, проснувшись, не вспоминала своего мужа? Бывшего мужа…

В высокое окно без штор просачивается серый утренний рассвет. Комната обставлена по-спартански, раньше её только в крайних случаях использовали. Минимум мебели, поблекшие обои на стенах — когда-то, много лет назад, на них были золотистые узоры. Пыль, пустота, да горшок с засохшей геранью на подоконнике. Я встала и поморщилась: спала одетой, ладно хоть сапоги с курткой сняла. Подошла к мутному, в разводах окну, зачем-то оторвала листик цветка, растерла его между пальцами в сухую серую пыль, которая по прежнему терпко пахла. Пахла моим детством. Когда я впервые приехала на эту дачу, пышный куст герани стоял на каждом подоконнике. А теперь вот…

О прошлом вспоминать не стоило. В прошлом эта дача была неразрывно связана для меня с Русланом. Наши матери носились с сумасшедшей идеей фикс, что можно сделать вид, что все остались семьёй, несмотря на развод его родителей. Ха, какая наивность. Чаще всего мы пересекались именно здесь. Я застонала и спрятала лицо в пахнущих геранью ладонях. Навалился вчерашний вечер: кошмарный, убийственный. Алкоголь в моей крови, Барбос, который Бублик, Руслан… Вчерашняя вспышка смелости кончилась до обидного скоро, я просто сбежала и заперлась в первой же попавшейся мне комнате. Упала на кушетку, борясь с головокружением и тошнотой, и все думала, думала о том, что Руслан сейчас где-то рядом, в этом же старом доме, и от этого было жутко. Сейчас, когда опьянение позади, мой нелепый детский страх поборен, но оставаться здесь? Увольте.

У двери сиротливо стояли мои сапоги, через спинку стула переброшена куртка. И то, и другое — отвратительно сырое и холодное. Я натянула их на себя, морщась и проклиная идиотскую идею напиться в одиночестве на краю света. Открыла дверь. Тёмный коридор тих. С трудом убедила себя, что никто меня не сожрет, если я выпью чая или кофе. Поставила чайник на плиту, достала кружку с отбитой ручкой. Кружку я тоже помнила с детства.

На кухню вошёл Бублик. Плюхнулся на толстую задницу у моих ног, посмотрел на меня требовательно снизу вверх.

— Шоколадки кончились, — развела я виновато руками. Песик тявкнул. — Тихо, разбудишь Синюю Бороду!

Пёс был понятливым. Я налила себе чая, воспользовавшись запасами Руслана, и скормила его собаке его же печенюшку. В голове ещё немного звенело от выпитого вчера виски, но в целом я чувствовала себя неплохо, вот что значит предаваться порокам на свежем воздухе. Вышла в сени, нашла лопату. Бублик шел за мной следом.

— Ну пошли, — сказала я ему. — Откопаем мою машину. Там ещё вкусности есть.

Колёса увязли порядком. Я не освободила даже одно, а устала так, словно фуру с цементом разгрузила. Сейчас, при свете дня, дом отсюда было хорошо видно, и я косилась на него взглядом поминутно, боясь появления Руслана, и зная, что этого не избежать. Пёс бегал вокруг машины, я откидывала лопатой мокрый и тяжёлый снег, время шло.