Тропами ада - Людвиг Павельчик

Пройдя по садовой дорожке, ширина которой, словно бахвалясь пред соседками, подчеркивала внушительные размеры остальной территории, позволить себе которую мог лишь зажиточный человек или удачливый наследник, я очутился перед высоким каменным крыльцом, сооруженным, судя по виду, на века, как и все остальное в этом странном и не очень располагающем к себе месте. По пути я успел отметить, что первое впечатление меня не обмануло – рука садовника действительно много лет не касалась растительности на этой территории, что было весьма необычно для здешних мест и указывало либо на полную незаинтересованность владельца в собственном имидже, либо на то, что хозяева и впрямь находятся в незавидном положении и вынуждены не только махнуть рукой на порядок, но и зазывать квартирантов. Я склонялся ко второй версии, поскольку сам факт моего здесь появления ее подтверждал.

Хотя стоял белый день и лучи солнца веселыми брызгами отскакивали от долгими годами полированных серо-блестящих ступеней, мне, признаться, стало немного не по себе, когда я преодолел последнюю из них, готовясь позвонить у двери. Этого мне сделать не удалось, поскольку кнопки звонка не оказалось ни на самой двери, ни на стенах вокруг нее.

Моя проблема разрешилась сама собой, когда я машинально потянул за грязно-бронзовую ручку двери – было не заперто, а следовательно, меня ждали и, полагая, что не демонстрирую особой невежливости, я без дальнейших проволочек впервые переступил порог дома Кристианы.

В полумраке передней я, готовый к расшаркиваниям с моей милой арендаторшей и даже, пусть скупым, но приветствиям с оттенком радушия, никого не встретил. Несколько обескураженный и, пожалуй, обиженный столь явным проявлением невнимания, я почти наощупь пробирался по откровенно темному коридору, поминутно наталкиваясь на какие-то неопознаваемые предметы мебели и ориентируясь лишь на брезжущий далеко впереди неровный свет – как я уже с грустью подозревал – свечи.

Особенного романтизма в моей душе, надо заметить, никогда не было, а уж тем более стремления к авантюрам и приключениям с непредсказуемым исходом, равно как к экзотическим удовольствиям наподобие посещения ночных кладбищ и ночевок подле озаренных лунным светом дверей склепа. Посему тот факт, что от всего происходящего у меня премерзко заныло в животе и появилась отвратительная слабость в ногах, не представлял собой ничего необычного.

Даже и в тот момент было еще не поздно прервать все мероприятие и броситься к выходу из этого дома и всей дикости этой истории, хотя, положа руку на сердце, я очень сомневаюсь, что двери выпустили бы меня тогда наружу, пропустив, подобно венозным клапанам, лишь в одну сторону. Сейчас этого уже не узнать, да и необходимость в этом отпала.

Оставив, наконец, позади эту нескончаемую дорогу к эшафоту, полную муки и бессмысленных терзаний я, вздохнув и призвав Бога, раздвинул тяжелые и неповоротливые, как крышка дубового гроба, грязно-желтые портьеры и, с угрюмой решимостью раненного зверя шагнув через порог, оказался в гостиной.

Минутой раньше я упомянул, что не любитель шастать по погостам и лицезреть внутреннее убранство гробниц, пусть даже самых старинных и заслуживающих внимания. Тем не менее, переступив вышеупомянутый порог, я получил полное и недвусмысленное впечатление, что изменил своим вкусам и очутился в одной из них, причем, без сомнения, самой примечательной. Вот так, должно быть, выглядят кулуары на том свете! – мелькнула мысль. Каждый предмет, каждый изгиб в этом помещении с крайней степенью выразительности напоминал мне стилизованный гроб, словно ловкий мастер со скуки или от неудовлетворенного самолюбия не нашел другого приложения своему таланту, как испещрить затейливым орнаментом все крышки полусгнивших гробов в соседском склепе. Затхлый, застоявшийся воздух комнаты, даже, как мне показалось, с легким потягом нафталина, превосходно дополнял общее впечатление, тяжким грузом упавшее мне на плечи.

Когда-то в детстве, далеком и полузабытом, словно прошлогодний сон, случилось мне присутствовать при подготовке моей старшей сестры – прелестной юной утопленницы – к ее последнему в жизни путешествию до ближайшего погоста. Помню, озадачило меня в первую очередь не нахождение мое под одной крышей с этим молодым, еще несколько дней назад радостно смеющимся по малейшему поводу, игриво целовавшим меня в затылок и цеплявшим мне на голову самоплетеные венки из полевых цветов, а сегодня как камень холодным и словно присыпанным пудрой мертвым ангелом, но присутствовавшее во всем ощущение наигранности и искусственной нереальности, словно неумело воздвигнутые декорации на подмостках вдруг посыпались от неуклюжего прикосновения подвыпившего осветителя, открыв зрителям исподнюю кулис и вместе с тем вызвав необъяснимое разочарование.

Даже атласная подушка, с виду мягкая и бело-душистая, которую я собственноручно, по поручению одной из снующих вокруг с озабоченным видом дам, пристроил в изголовье гроба, оказалась лишь бутафорией – обмотанным белым полотном жестким и колючим куском фетра, да и на дне домовины не оказалось, к моему вящему удивлению, ничего сколько-нибудь мягкого – лишь жесткие доски, наспех затянутые дешевой тряпкой, закрепленной по углам сапожными гвоздями. Я, разумеется, понимал, что моей вчерашней партнерше по играм и забавам до всего этого нет более дела и в убранстве гроба она вовсе не нуждается, но само существо обмана, как я тогда считал, то обстоятельство, что все это пропахшее нафталином действо на самом деле лишь "кукла", отработанный ритуал и пыль в глаза, долго не давало мне покоя. И, хотя на самом деле "обманут" был лишь я один, а отнюдь не покойница, я до сих пор не хожу в театр, в моем представлении ассоциирующийся с миром мертвых.

Аналогичное ощущение охватило меня в этом доме, этой комнате, сплошь уставленной вещами, которым место на похоронах, в гробу или склепе и уж никак не в жилом, претендующем на уют и романтическое "тепло очага" помещении.

Моему недоумению не было конца, когда, изучив взглядом все детали помещения, я понял, что в комнате никого нет. Я даже заглянул за каждое из двух, стоящих по углам и обитых красным бархатом, кресел, как и за маскирующие окно портьеры, как будто ожидал обнаружить там кого-то, затеявшего со мной игру в прятки, но и там ничего, кроме клочьев застарелой паутины и серой пыли, не нашел. Единственным разумным объяснением могло быть то, что хозяева лишь ненадолго покинули помещение для улаживания каких-то домашних дел и мне, по логике вещей, предлагалось подождать их возвращения, что не должно было занять много времени, ибо свеча, горевшая на столе, ясно свидетельствовала о чьем-то недавнем присутствии. Поскольку иного выхода у меня, так или иначе, не было, я осторожно присел на краешек одного из стоявших вокруг стола стульев и принялся с любопытством озираться по сторонам, не переставая удивляться странному вкусу хозяев, обставивших комнату мебелью не просто раритетной, но неподдельно старинной, дышащей той эпохой, в которой она была сработана. Чего стоили только массивные кресла, обитые ужасным красным бархатом и также имевшие нечто неуловимо общее с салоном ритуальных услуг! Будучи человеком габаритов, по современным меркам, немалых, я едва ли был бы заметен в этой бархатной глубине, вздумай я воспользоваться одним из них. Резные канделябры были расставлены и развешаны повсюду – на столе, на полках, на матово-шершавых стенах, как будто этот дом никогда не знал электричества (что оказалось правдой, как я узнал впоследствии).