Один неверный шаг - Харлан Кобен

– Норм хочет, чтобы я за ней присмотрел, – сообщил он. Затем посвятил Эсперанцу в подробности. Когда закончил, то услышал вздох.

– В чем дело?

– Бог ты мой, Майрон, мы с тобой кто, спортивные агенты или Пинкертоны?

– Так мы можем заполучить клиентов.

– Хоть бы сам себя не обманывал.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Ничего. Что мне делать?

– У нее пропал отец. Его зовут Хорас Слотер. Попробуй его разыскать.

– Мне понадобится помощь в офисе, – заметила она.

Майрон потер глаза.

– Я полагал, мы наймем постоянную секретаршу.

– А время у нас на это было?

Молчание.

– Ладно, – решился Майрон и вздохнул. – Звякни Большой Синди. Только пусть она знает, что это на испытательный срок.

– Будет сделано.

– И если зайдет клиент, я хочу, чтобы Синди спряталась в моем офисе.

– Да ладно тебе. – Она повесила трубку.

После окончания съемок Бренда Слотер подошла к нему.

– Где в последнее время жил твой отец? – спросил Майрон.

– Все там же.

– Ты туда заезжала после его исчезновения?

– Нет.

– Тогда давай начнем оттуда, – предложил Майрон.

Ньюарк, Нью-Джерси. Плохой район. Пятно на лице города.

Разложение – первое слово, которое приходило на ум. Здания не просто обветшали, они рушились на глазах, таяли под действием какой-то страшной кислоты. Жители этого района имели более туманное представление о городском строительстве, чем о путешествии во времени. Все выглядело, как в военной хронике – Франкфурт после бомбежки союзников. Человеческое жилье это мало напоминало.

Район выглядел еще хуже, чем помнил Майрон. Когда он был подростком, они с отцом проезжали по этой улице, и дверцы машины сами по себе запирались, как бы в ожидании нападения. Лицо отца становилось напряженным. «Помойка», – бормотал он. Он сам вырос поблизости, но это было очень давно. Отец Майрона, человек, которого он любил и боготворил, с трудом сдерживал ярость. «Ты только погляди, что они сделали с этим старым районом», – говорил он.

Погляди, что они сделали.

Они.

Потрепанный «форд» Майрона медленно двигался мимо старой баскетбольной площадки. Черные лица поворачивались в его сторону. Играли две команды по пять человек, а по краям площадки толпились подростки в надежде заменить проигравшую команду. Дешевые кеды времен Майрона сменили кроссовки по сотне долларов и больше, которые эти ребята вряд ли могли себе позволить. Майрон почувствовал угрызения совести. Ему бы встать в благородную позу и порассуждать о переоценке ценностей и вещизме, но будучи спортивным агентом, имеющим свой процент от продажи дорогой спортивной обуви, он посовестился. Ему это не нравилось, но и ханжой он тоже не хотел быть.

Теперь никто не носил и шортов. На всех подростках красовались черные или синие джинсы с пузырями на коленях, которые подошли бы разве что клоуну в цирке для пущего смеха. Талия переместилась вниз на бедра, так что виднелся изрядный кусок боксерских трусов. Майрон не хотел казаться себе стариком, ворчащим по поводу манеры молодежи одеваться, но эти широкие штаны и платформы вряд ли были практичны. Как ты можешь хорошо играть, если приходится то и дело подтягивать штаны?

Но самая большая перемена произошла во взглядах, направленных сейчас на него. Когда пятнадцатилетним подростком Майрон впервые приехал сюда, он боялся, но понимал, раз хочет вырасти как баскетболист, то должен сражаться с лучшими игроками. А это означало, что необходимо появиться на площадке. Сначала его приняли прохладно. Очень прохладно. Но те любопытные и немного враждебные взгляды не шли ни в какое сравнение с убийственной ненавистью, сквозившей сегодня в глазах этих ребят. Это была голая ненависть, за которой пряталась холодная обреченность. Как ни банально, но тогда, почти двадцать лет назад, в глазах мальчишек было что-то еще. Может быть, надежда. Трудно сказать.

Как бы прочитав его мысли, Бренда заметила:

– Сейчас я даже играть бы здесь не стала.

Майрон кивнул.

– Тебе тогда было нелегко? Прийти сюда играть?

– Твой отец мне помог, – сказал он.

Девушка улыбнулась.

– Никогда не понимала, чего он к тебе так привязался. Как правило, отец ненавидел белых.

Майрон сделал вид, что удивился.

– Это я-то белый?

– Как Джеймс Бьюкенен.[9]

Оба через силу рассмеялись. Майрон решил попытаться еще раз.

– Расскажи мне про угрозы.

Бренда уставилась в окно. Они проезжали мимо местечка, где продавали колпаки на колеса. Сотни, а может, и тысячи колпаков сверкали на солнце. Странный бизнес, если подумать. Люди покупают новый колпак, как правило, только в том случае, если старый украли. Ворованные колпаки потом появляются именно в таких местах. Эдакий маленький круговорот вещей в природе.

– Мне звонили, – начала она. – В основном ночью. Один раз сказали, что мне не поздоровится, если они не разыщут моего отца. В другой раз заявили, что пусть лучше отец остается моим менеджером, иначе будет хуже. – Бренда замолчала.

– Не догадываешься, кто бы это мог быть?

– Нет.

– Не знаешь, кто разыскивает твоего отца?

– Нет.

– Или почему он вдруг исчез?

Она отрицательно покачала головой.

– Норм упоминал, что за тобой следили на машине.

– Мне про это ничего не известно, – сказала Бренда.

– А голос по телефону каждый раз был один и тот же?

– Не думаю.

– Мужской, женский?

– Мужской. И принадлежал белому. По крайней мере, мне так показалось.

Майрон кивнул.

– Хорас играл?

– Никогда. Вот дед, тот играл. Проиграл все, что у него было, хотя что там у него могло быть? Папа никогда даже не пробовал.

– Деньги он занимал?

– Нет.

– Ты уверена? Даже при финансовой поддержке твоё обучение обошлось в копеечку.

– Я на стипендии с двенадцати лет.

Впереди по тротуару пошатываясь брел человек. На нем было белье от Кэлвина Клайна, разномастные лыжные ботинки и большая шляпа русского образца, как у доктора Живаго. И ничего больше. Ни рубашки, ни штанов. Он сжимал в кулаке бумажный пакет, словно помогал ему перейти через улицу.