Самые яркие звезды - Анна Тодд

– А он там учится?

– Нет. Обещали его записать, да все никак.

Я старалась поменьше об этом думать, но не так у меня голова устроена. Стоит в нее впустить одну ненужную мысль, за ней гурьбой рвутся другие.

Спину и плечи у меня покалывало от напряжения. Да, Остин больше не мог жить с папой. И я оказалась меж двух огней: ведь Остин – мой брат-близнец. Ему двадцать, и он ни к чему не стремится. Конечно, не годилось ему жить с нашим тридцатилетним дядюшкой, который вонял как хорек и целыми днями смотрел порно, однако брать Остина к себе я тоже не хотела. Все было непросто. Я никак не могла поверить, что папа его отпустил. Но и брата не винила. Да, непросто.

– Карина, ну серьезно, ты ведь не можешь за все отвечать. В конце концов, он твой ровесник. Ну, минут на пять младше, если я не путаю.

– На шесть. – Я улыбнулась и принялась за ее лопатки.

– Думай о себе, – продолжала Тина. – Ты открываешь новую главу, ни к чему захламлять свою жизнь.

Легко сказать.

– Я спрошу папу, может, он что-то о нем знает.

Больше Тина ничего не говорила. Понимала, что обсуждать предстоящую «семейную трапезу» мне уже не по силам, и просто наслаждалась массажем, а у меня в голове бурлили мысли.

В тот день я закончила почти в шесть. После Тины пришли еще три клиента, и каждый так или иначе занимал мои мысли. Стюарт – я звала ее по фамилии, указанной на кармашке формы, – была военным медиком, и таких красивых глаз я ни у кого еще не видела. Она все время тарахтела о предстоящем назначении: мол, попасть на Гавайи – все равно что в лотерею выиграть. Было приятно смотреть, как она радуется.

Некоторым нравится часто менять место службы, и Стюарт была как раз такая. Всего на год старше меня, а уже побывала в Ираке, причем дважды. И чего она мне только не рассказывала! В двадцать один год – такой жизненный опыт, какой многим и не снился. Однако опыт означает воспоминания – и они постоянно крутились у нее в голове. Не тускнея, не стихая, превратившись в некий фоновый шум, от которого уже не избавиться. Мне это было знакомо. То же самое происходило с моим папой. После нескольких сроков в Ираке и Афганистане его фоновый шум гудел по всему нашему дому. Точнее – папиному.

Обо всем этом я и думала, пока Стюарт лежала у меня на столе. Я радовалась, что она может мне открыться, снять с себя часть ноши, чуть приглушить свой шум. Я понимала: не только мой массаж помогал ей ослабить стресс и взбодрить тело.

А как она рассказывала о своей жизни – прямо поэзия! Я чувствовала каждое ее слово, задумывалась о вещах, о которых обычно старалась не думать. Стюарт приобщала меня к чему-то значительному; когда она делилась со мной пережитым, мир будто открывался с другой стороны. Например, она рассказала, что из всего населения Соединенных Штатов в армии служат меньше восьми процентов. В эти проценты входят все – и те, кто уже оставил службу, и те, кто отслужил лишь один срок. Из трехсот пятидесяти миллионов – меньше восьми процентов! Выходит, мое детство – сплошные переезды, необходимость постоянно заводить новых друзей, всякий раз привыкать к новой обстановке – вовсе не типичное. Меньше восьми процентов, невероятно! В нашей родне служили все, от моего прапрадеда до отца, а также мои дяди и их сыновья, разбросанные по всей стране (кроме того дяди-бездельника, у которого жил Остин), – каждый либо носил форму, либо имел в семье военного.

В отличие от Тины, тоже любившей поговорить во время сеансов, Стюарт не ожидала ответных излияний. Я могла сосредоточиться на ее впечатлениях; от многих я едва сдерживала слезы. Потому, наверное, сеансы пролетали так быстро.

Как только ушла Стюарт – дали воду. Я постирала простыни и полотенца и в ожидании, когда забредет случайный клиент, чистила плейлист в телефоне.

Элоди, как нарочно, была занята, и я умирала от любопытства – кто же тот солдат с необычным именем? В чужие дела я стараюсь не вмешиваться, своих забот хватает, однако у Элоди здесь почти не было знакомых. Она общалась лишь с несколькими военными женами, да и то по «Фейсбуку».

Следующий клиент был соня. Через пять минут он вырубился, и я целый час думала об Остине. И о том, как боюсь предстоящего ужина. Я немножко завидовала брату – живет себе поживает в Южной Каролине, дрыхнет после обеда да трудится на полставки в супермаркете.

Еще я думала про друга Элоди: почему он лег на стол в штанах и почему такой напряженный – ненормально это для парня в его возрасте. Ему максимум двадцать два, а то и меньше.

Последняя клиентка пришла без записи и оставила хорошие чаевые за получасовой массаж для беременных. Живот у нее был огромный, и она выглядела очень уставшей. Я хотела спросить, не случилось ли чего, но решила, что это неделикатно.

Дверь в кабинет Элоди была закрыта, и мне вдруг представилось, что она там, вместе со своим приятелем-солдатом. Воображение разыгралось.

Перед уходом я помогла Мали заложить в нагреватели полотенца и убрать выстиранные простыни. Уходить я не торопилась, тем более что предстоял «семейный ужин». А когда наконец собралась, захватила остатки принесенных Мали деликатесов. Может, разговоры о ненормальном аппетите у беременных – пустые байки, но Элоди требовалась сытная еда.

Неся пакет в одной руке, другой я стала набирать брата. Автоответчик.

– Привет, это я. Просто хочу узнать, как дела. Тебя уже несколько дней не слышно. Перезвони. Я иду ужинать к папе – сегодня вторник. А ты, бяка, не идешь!

Я отключилась и сунула мобильник в карман.

В небе сиял необычный оранжевый свет, будто солнце никак не могло решиться – уходить или подождать. Парковка была полностью забита. Белый фургончик Брэдли занимал сразу два места, а в кузове лежала такая гора матрасов, что я невольно вспомнила сказку о принцессе на горошине. Брэдли вышел из магазина и свалил в кузов кучу подушек.

– Воду дали! – крикнул он, помахав рукой.

– Ага, – улыбнулась я. – Спасибо, что с них не слез, пока не сделали.

Вышло как-то неловко. Теперь весь вечер буду рефлексировать по поводу своих слов. Так уж у меня голова устроена. Брэдли, наверное, и не заметил, как неудачно я выразилась. Он пожелал мне спокойной ночи, запер магазин и сел в машину.

Всю недолгую дорогу домой я думала о предстоящем ужине и разговоре, который придется вести за тремя – как минимум – переменами блюд.

Ждали меня к семи, значит, выехать следовало без двадцати семь. И если я хочу мало-мальски привести себя в порядок, нужно принять душ и переодеться. Когда я в угоду папиной жене сбросила несколько «лишних» фунтов, она хоть перестала отпускать замечания насчет моей внешности. И на том спасибо.

Хорошо было бы никуда не ходить, а поужинать принесенными закусками вместе с Элоди!.. Эта мысль в том или ином виде приходила ко мне каждую неделю – с тех пор, как я съехала. Я надеялась привыкнуть – бесполезно. Не привыкла и никогда не привыкну. Разумеется, ужин раз в неделю лучше совместного проживания, гораздо лучше. Но наши обязательные встречи я ненавидела, они отравляли мне всю неделю, потому что я только о них и думала. Когда стирала, когда мыла голову, когда работала, – мысли неизменно возвращались к ужину во вторник.