В кабинете психоаналитика. Эмоции, истории, трансформации - Антонино Ферро

наивнее, чем полагать, что первая встреча — наиболее нейтральна и что во время первой встречи аналитик в основном лишь вслушивается в историю и всматривается в мир пациента. На деле уже в процессе телефонного разговора и со стороны аналитика, и со стороны пациента начинают оформляться фантазии «пары». Как точно заметил Баранже, эти фантазии стремительно формируются уже на первом сеансе. Более того, модель слушания, если аналитик не отдает себе в этом отчета, подчиняет себе аналитическое поле и в итоге подтверждает установки аналитика через формирование навязываемых пациенту микротрансформаций в галлюцинозе. В этих случаях модель злоупотребляет коммуникацией пациента, «прочитывая ее» однозначно. Интерпретативная колонизация создает диктатуру несуществующего, избегая болезненного опыта фрустрации перед пустотой незнания и риска надолго задержаться в параноидно-шизоидной позиции (PS), в ожидании того, что поле — «истинная матрица возможных историй» (на основе эмоциональных геномов аналитика и пациента и способностей к трансформации) — активирует «историю», которую нельзя так просто заранее предугадать. Я считаю, что с самого первого сеанса присутствует постоянное колебание между двумя аналитическими функциями. Одна их них — «негативные способности» аналитика (Bion, 1970), которые влекут за собой его умение пребывать в сомнении, в параноидно-шизоидной (PS) позиции, способствуя рождению бесконечного количества потенциальных историй (или смыслов). Вторая — решение в пользу «избранного факта». Оно влечет за собой выбор интерпретативной гипотезы, рождающейся из эмоции, которая объединяет все рассеянное в параноидно-шизоидной позиции многообразие в гештальт, отменяющий некоторые смыслы, допуская один превалирующий, и однозначно реорганизует под определенным углом зрения все то, что оформилось в аналитическом поле. Эта операция происходит на депрессивной позиции (D) и включает скорбь по всему тому, чего нет.

В нарратологии этот прием определяется понятием «открытое произведение» — введение сюжетных отступлений и вставных историй, раскрывающих смысл главной линии повествования, что Дидро эффективно продемонстрировал в своем «Жаке Фаталисте и его хозяине» (Есо, 1979; Ferro, 1992).

Здесь я бы хотел привести короткий пример.

Оргазм и школьный табель Кармен

Первое, что я узнал о Кармен (молодой девушке, не итальянке), — она не испытывает оргазма от пенетрации. Меня поразило, что она решила начать именно с этого.

Она рассказывает мне о своей жизни, которой не совсем довольна, и об оставленной в одном европейском городе семье. Ее рассказ сопровождается детскими воспоминаниями и описанием ее характерной особенности — постоянной озлобленности. Кармен утверждает, что стала такой в детстве, после того как пережила одно разочаровавшее ее событие. Она принесла отцу на подпись табель с очень плохими оценками, будучи уверенной, что он рассердится и накажет ее. Она очень расстроилась и разозлилась из-за того, что отец поставил подпись, даже не взглянув на оценки и, следовательно, никак не прокомментировав их. Затем она рассказывает о поверхностных отношениях с матерью и о переживаниях, связанных со сменой политического режима в родной стране.

Что думать об этом интервью? Как интерпретировать персонажей? Их можно трактовать с точки зрения исторической достоверности и принадлежности к внешней реальности, в контексте семейного романа. Тогда мы вправе рассматривать сексуальные проблемы Кармен как проблемы женственности, страха кастрации, эдиповой, доэдиповой тематики и так далее.

Однако персонажей можно также интерпретировать как способ коммуникации, диалект, на котором пациент рассказывает об эмоциональных фактах внутренней жизни. «Оргазм от пенетрации» может нести смысл «глубоких интимных отношений», а история со школьным табелем может служить прототипом любых разочаровывающих и фрустрирующих отношений, как если бы Кармен сразу заявила: «Вот в чем моя проблема: близкие и глубокие отношения никогда не доставляют мне удовольствия, но только разочарование и злобу»; сексуальная проблема может быть примером, с помощью которого пациент раскрывает еще более глубокую тематику.

Здесь также мог бы присутствовать еще один уровень интерпретации, если бы мы с самой первой встречи поместили персонажей и сюжеты в контекст наших отношений: уже по телефону я сказал Кармен, что у меня нет места для нового пациента и я мог встретиться с ней только для интервью. Ничего кроме огорчения и злости она не могла почувствовать по отношению к тому, кто не выказывал никакого особенного интереса к ее «плохим оценкам», и, разумеется, мой ответ не доставил ей удовольствия.

Любое из этих прочтений, на мой взгляд, представляет собой колонизацию текста и пациента. Альтернатива заключается в том, чтобы создать во время сеанса модель, способную абстрагироваться от теории. Пусть произойдет первое называние или осмысление неизвестного и никогда ранее не мыслимого (по крайней мере, для Кармен и для меня) — того, о чем мы не можем ничего знать, пока оно не воплотилось. По сути, это то, о чем писал Бион, говоря об использовании «модели», создаваемой прямо на сеансе, и о бытии аналитика без «памяти и желания» (Bion, 1962, 1970). Нужно опираться не на расшифровывающие интерпретации, а на собственные «негативные способности» (Bion, 1970), и смотреть, каким трансформациям подвергается данная история, рассказанная на данном диалекте конкретного пациента, в зависимости от взаимодействия психики пациента с психикой аналитика в аналитическом поле, которое они вместе создают. Это поле понимается как место-пространство, где возникают и активируются возможные истории (исходя, разумеется, из эмоциональных ингредиентов, которые приносит пациент).

С этой точки зрения, важно рассматривать персонажей сеанса в максимально широком диапазоне: от исторических персонажей, проникших во внутренний мир пациента и его отношения с людьми, до голограмм аналитического поля, в том числе n-комбинаторных, не определяемых априорно.

Я полагаю, следовательно, что критерий анализируемости апостериорен. В том смысле, что мы не знаем заранее, какие «истории» (пары, внешнего мира, истории) воплотятся, мы можем только делать предположения (не более точные, чем прогноз погоды) о волнениях, которые будут активизированы в поле, и вопрос здесь может звучать так: насколько «α-функция поля» и «аппарат по думанью мыслей» поля окажутся способными не разрушиться (и следовательно, не исчезнуть), а подвергнуть трансформации β-элементы поля.

Единственный аспект, хотя и не дающий критерия анализируемости, который я нахожу полезным, касается оценки (с самой первой встречи) возможностей трансформативной работы на сеансе12. Имеется в виду та способность формировать образы, сюжеты и фантазии, которая активируется в паре и является предвестником ее плодотворной работы. Очевидно, что если этого не происходит, возникает проблема, требующая решения.

Вспомним, что Бион в своей решетке отдал вторую линию под «ложь» — то есть все то, что нас «защищает» от неизвестного. Именно неизвестности мы больше всего боимся, пытаемся всячески ее избежать, отогнать от себя или глубоко запрятать. Я думаю, что любой «трудный» или не поддающийся анализу (согласно нашим параметрам) пациент всего лишь указывает нам на свои неизведанные стороны и неизведанные стороны нас самих, а также наших теорий (Gaburri, Ferro, 1988).

Я не