Стена памяти - Энтони Дорр

После этого бухгалтер берет портфель и уходит. Феко слушает, как отъезжает машина. Сверху его уже зовет Альма. Приготовленная для бухгалтера кружка кофе стоит нетронутая, исходит паром.

На закате Феко отваривает куриную грудку, к ней на тарелку выкладывает немного зеленого горошка. За окном дождевые тучи над Атлантикой собираются во флотилии. Альма во все глаза глядит в тарелку, словно видит там что-то загадочное.

– Ну что, миссис Альма, хорошие сегодня доктор нашел образчики? – спрашивает Феко.

– Хорошие? – (Она хмурится, моргает. Старинные часы в гостиной тикают на весь дом. В серебристом сумеречном свете комната дрожит и мерцает. Феко – это белки глаз и запах мыла или чего-то вроде.) – Ну… старые, – наконец отвечает Альма.

Он помогает ей облачиться в ночную рубашку и выдавливает червячок пасты на ее зубную щетку. Потом таблетки. Две белые. Две золотистые. Альма укладывается в постель, что-то бормоча.

Принесенный ветром дождь тихо стучится в окна.

– О’кей, миссис Альма, – говорит Феко. Натягивает ей одеяло до подбородка. – Мне пора домой. – (Его рука на выключателе лампы. В кармане принимается вибрировать телефон.)

– Гарольд, – говорит Альма. – Почитай мне.

– Я Феко, миссис Альма.

– Вот черт побери-то… – трясет головой Альма.

– Вы свою книжку всю порвали, миссис Альма.

– Как это? Я? Такого быть не может. Это, наверное, кто-то другой.

Дышит. Вздыхает. Рядом с комодом на трех фарфоровых головах поблескивают парики.

– Десять минут, – говорит Феко. Альма откидывается на подушки: лысое, лощеное, иссохшее дитя. Феко присаживается у кровати на стул, берет с ночного столика «Остров Сокровищ». Когда открывает, оттуда вываливаются страницы.

Первые абзацы читает по памяти. Я помню, словно это было вчера, как, тяжело ступая, он дотащился до наших дверей, а его морской сундук везли за ним на тачке. Это был высокий, сильный, грузный мужчина с темным лицом…[1]

Еще страница, и Альма засыпает.

А Феко, успев все-таки на автобус компании «Голден эрроу», отправляющийся в 9:20, едет к себе в Кайели́че. Феко тщедушный, маленького роста мужичонка в черных брюках и красном свитере узорчатой вязки. Сидя на автобусном сиденье, едва достает ногами до полу. Мимо проносятся участки за высокими заборами, утопающими в зарослях бугенвиллеи, и маленькие бистро, освещенные цветными шарами. На Хэнни-стрит автобус делает остановку около стеклянного фитнес-клуба британской сети «Вёрджин-эктив», где в трех крытых бассейнах, испускающих аквамариновое свечение, водную гладь дорожек рассекают последние запоздалые пловцы, а в углу исходит водопадом горка, оформленная в виде слона.

Автобус наполняется девушками из тауншипа: уборщицами офисов, официантками, прачками – женщинами, у которых в Кейптауне одно имя, а в тауншипах другое: ведь даже продавщицы и экономки, все эти Сильвии и Алисы, став матерями, меняют имена и становятся Малили и Момтоло.

От моросящего дождя стекла все в каплях. В гомоне голосов слышатся языки коса, сото, тсвана… Промежутки между фонарями удлиняются; вскоре взгляду Феко остается лишь выхватывать не всегда хорошо освещенные прожекторами рекламные билборды, которые там и сям вдруг возникают где-то вверху. Пейте чай OPA.{5} Сообщайте о тех, кто ворует провода. Пользуйтесь презервативом.

Кайеличе{6} – это тридцать квадратных миль лачуг из шлакоблоков, жести и полиэтилена с дверями от автомашин. На рубеже веков это место стало домом для полумиллиона человек, а сейчас там количество жителей выросло еще раза в четыре. Беженцы от войны, от безводья, от ВИЧ-эпидемии. Безработица там временами доходит до шестидесяти процентов. Беспорядочно натыканные среди лачуг, там высятся тысячи осветительных мачт, как деревья без веток. Вдоль дорог ходят женщины – у кого-то на руках ребенок, кто-то с пластиковым пакетом овощей или десятилитровой канистрой воды. Побрякивая на ухабах, мимо проезжают мужчины на велосипедах. Бродят собаки.

Феко выходит в квартале Сайт-Си и семенит под дождем вдоль ряда лачуг. Чуть слышно звенят ветряные колокольчики. По лужам, не разбирая дороги, бредет коза. На бамперах выпотрошенных машин или на ящиках из-под фруктов под рваными брезентовыми навесами сидят понурые мужчины. Несколькими кварталами дальше кто-то запускает фейерверк, который оглушительно бабахает, сыплет искрами, а потом над крышами гаснет.

Дом B478A – это бледно-зеленый сарай с земляным полом и выкрашенной в светло-голубой цвет дверью. Крыша положена на три лысые покрышки. В стене два окошка с решетками. Темба дома, еще не спит, он оживлен, что-то шепчет, чуть не скачет на месте от нетерпения. На нем футболка, которая ему велика на несколько размеров; на переносице подпрыгивают очочки.

– Папочка! – радуется он. – Папочка, ты опоздал на двадцать одну минуту! Папочка, а Богинкоси поймал сегодня трех кошек, представляешь? Папочка, а ты умеешь делать парафин? Из пластиковых пакетов, а?

Феко садится на кровать и ждет, когда глаза адаптируются к полутьме. Стены в их сарайчике оклеены выцветшими проспектами из супермаркета. Мыло в мыльнице за 1,99 рэнда. Сок два по цене одного. Под потолком сохнет вчерашняя постирушка. В углу на кирпичах высится ржавая железная печь. Обстановку дополняют два металлопластиковых складных стульчика.