Рассказ о непослушном сыне - Мацей Сломчинский

сообразить, с какой стороны им грозит опасность. Нападающие швыряли камни, соблюдая полную тишину. Земба, лёжа на земле, ощупью разыскивал свою винтовку. Сокальчик рухнул рядом с ним.

— Стреляй, Янек! Они там, в кустах!

Земба схватил товарища за руку. Она была вялая, безжизненная. Паренёк сполз в канаву, нащупал винтовочный ствол, притянул к себе винтовку и разрядил всю обойму прямо в темнеющие кусты. Кто-то крикнул: «О господи!» Послышался топот ног. Томек перезарядил винтовку и выпустил вторую обойму.

Грохот выстрелов медленно замирал. Приклад винтовки словно прирос к плечу. Стало совсем тихо. Из-за высокой крыши монастыря выглянула луна, но её тут же затянуло лёгкое белое облачко. Не отнимая пальца от спускового крючка, Земба медленно повернул голову. Пошарил в темноте. Ладонь Сокальчика мягко разжалась, едва только Томек прикоснулся к ней пальцами. Он вздрогнул, с трудом сдержал крик и вскочил на ноги. Несколько мгновений стоял молча, сжимая ствол винтовки. Голову его мучительно сверлила мысль: «Что делать? Что делать?»

Кто-то бежал по дороге.

— Стой! — прицелился Томек в нечётко вырисовывающийся силуэт.

— Не стреляй! Это я! — Стефчик тяжело дышал. В руках у него была заряженная винтовка. — Что случилось?.. Где Янек?

— Здесь лежит. Дай сигнал тревоги!

— Лежит!.. Но ведь он не… — Стефчик быстро вскинул винтовку и выстрелил три раза подряд.

С минуту они прислушивались. Вдалеке глухо отозвались три выстрела. Засветили электрический фонарик. Сокальчик лежал навзничь. Лицо в крови. Когда ребята попытались его приподнять, он застонал.

— Жив, — сказал Томек, понял смысл своих слов, и у него едва не подкосились ноги. — Бери его! Видишь — вон горит свет. Отнесём его туда.

— Кидали камни?

— Да.

Они осторожно подняли с земли длинное неподатливое тело и вошли в тёмный палисадник. Всякий раз, когда безжизненная рука раненого прикасалась к его ноге, Земба стискивал зубы.

— Это я… — В голосе Стефчика слышались еле сдерживаемые слёзы. — Я нёс ответственность за патруль, а вместо этого… с девчонкой…

— Нет. Я виноват, — сказал Томек. — Мы подрались, и тогда они стали швырять камни. Думали, что пьяные скандалят. Не знали, что это патруль, иначе бы не посмели…

Они подошли к окошку. Земба обнаружил дверь. Не выпуская Янека, несколько раз стукнул в неё сапогом.

— Кто там? — За дверью стоял человек. Видимо, в хате ещё не спали, а может быть, выстрелы разбудили спящих.

— Патруль Союза польской молодёжи из бригады. Несём раненого. Отворите!

— Никому я ночью не отворю!

— Да ты что! — сказал Земба вполголоса, но так, что в хате его должны были услышать. — Отпирай, либо я вышибу выстрелом замок! Считаю до трёх! Если не откроешь, разнесу хату!

Завтра пусть его разделают за это, как им будет угодно. Завтра пусть ему скажут, что так вести себя не следовало. Но сегодня он не отступит! Ах ты, кулацкая сволочь! Ведь у них раненый… Раненый ли?.. Янек не шевелился.

— Раз, два…

Дверь распахнулась. Крестьянин держал лампу над головой.

— Нет у вас, что ли, своей больницы? Эх вы… — Он замолчал, увидев винтовки и побледневшие лица юнцов.

Они прошли через сени в богато обставленную комнату.

— Только не кладите на диван! Ведь перепачкает всё кровью!

Высокая, черноглазая, седеющая женщина выбежала из дверей кухни. Бросилась к ним, крестом раскинула руки и загородила дорогу.

— Вас ещё тут недоставало! Вон отсюда!

Она вела себя ещё более нагло, чем её муж. Впрочем, для неё, как женщины, это было менее рискованно.

— Здесь ведь некуда больше положить, — вежливо заметил Стефчик. — К тому же за ним скоро приедут.

Женщина не сказала больше ни слова. Она только остановила их движением руки и покрыла валик дивана полотенцем. Потом выпрямилась, подошла к окошку, выходившему в сад за хатой, устремила пристальный взгляд в темноту, закрыла ставни и посмотрела через плечо на лежавшего.

— Эх, кабы все вы так выглядели, — сказала она почти спокойным голосом, как человек, который знает, что его желания не так-то легко осуществить, и вышла. А муж её стоял на пороге и курил папиросу.

— Выйди на дорогу и жди наших! Там, в канаве, осталась его винтовка. Скажи, что те убежали в лесок. Пусть сейчас же присылают сюда машину и фельдшера. Я с ним посижу. Ну, ступай! — Земба почти вытолкал Стефчика и склонился над Янеком. Надо было обмыть рану, потому что всё лицо его было в крови и песке.

— Принесите воды! — сказал Томек.

Хозяин хаты даже не пошевелился.

— Воды! — повторил Земба. — Полный таз, да поживее!

— Подай им воды! — с усмешкой сказал крестьянин, повернувшись в сторону полуоткрытой двери, за которой исчезла его жена.

— Вот ещё! Пусть сами натаскают! — крикнула женщина высоким, срывающимся от раздражения голосом, но всё-таки принесла таз и дрожащими руками поддерживала голову Сокальчика, пока Земба осторожно промывал рану. Рана была неглубокой, хотя из неё всё ещё текла кровь.

«Только бы не задело мозг… — Томек едва не начал вслух молиться. — Только бы не сотрясение мозга…»

Хозяин подошёл поближе, швырнул папиросу в таз и с любопытством склонился над диваном.

— Ничего с ним не случится. А если бы и случилось, так… — он махнул рукой, — вас много.

Томек отвернулся. Он чувствовал, что ещё секунда — и он вцепится в горло этого мужика. А делать это было нельзя.

В это мгновение Янек открыл глаза и застонал. Потом веки у него снова сомкнулись, он глубоко вздохнул, и голова его свесилась набок. Зембе показалось, что Янек умер, и он отступил так стремительно, что толкнул стоявшего сзади мужика. Тот потрепал его по плечу.

— Говорю же я тебе, что с ним ничего не случится!.. До войны у меня был батрак, так его треснули кирпичом по башке почище, чем этого. Полежал две недели и снова принялся за работу. Правда, он придурковатым стал, деревьям кланялся, даже шапку снимал… — Хозяин засмеялся и опять закурил папиросу. — Кто это его так угостил? — спросил он.

— Не мне вам это объяснять. — Томек крепче сжал ствол винтовки. — Ваша шайка. Может быть, вы? А может быть, ваш сын, если он у вас есть. Может, и подкупленный хулиган. Знаем мы вас. Бедняк в наших камни швырять не станет! — Томек повторил слова, которые слышал в отряде во время доклада, и впервые понял, как много правды было в том, о чём им рассказывал Палюх.

Хозяин хлопнул себя по колену и расхохотался, на этот раз уже громко.

— Да что ты говоришь, миленький! Хорошо тебя вышколили! Мой сын, говоришь? Мой сын во всём отца слушается. Зачем вы ему дались?

— Отца слушается… — шёпотом повторил Земба. — Слушается отца…

— Что?