Красная сестра - Марк Лоуренс

Амондо пробыл там три дня, хотя его аудитория иссякла уже после первого часа первого вечера. Печальный факт заключается в том, что жонглирование одного человека, каким бы впечатляющим оно ни было, доставляет не так уж много удовольствия.

Но Нона осталась с ним, следя за каждым движением, за каждым ловким изгибом и поворотом. Она осталась даже после того, как свет солнца погас и последние дети ушли. Молча и пристально она смотрела, как жонглер начал укладывать реквизит в мешок.

— Ты очень тихая. — Амондо бросил ей сморщенное яблоко, которое лежало в его шляпе вместе с несколькими образцами получше, двумя булочками, куском твердого козьего сыра и затерявшегося между ними медного полпенни, обрезанного до четвертака.

Нона поднесла яблоко к уху, прислушиваясь к шороху своих пальцев по его морщинам:

— Дети меня не любят.

— Да?

— Да.

Амондо ждал, жонглируя невидимыми шарами.

— Они говорят, что я злая.

Амондо уронил невидимый шар. Он дал упасть остальным и поднял бровь.

— Мама говорит, это потому, что у меня такие черные волосы и такая бледная кожа. Она говорит, что я получила кожу от нее и волосы от папочки. — У других детей была загорелая кожа и песочные волосы, как у их родителей, но мать Ноны была родом из ледяных краев, а клан отца охотился на ледниках, так что оба они были чужаками в деревне. — Мама говорит, что они просто не любят непохожих.

— В головах этих детей живут отвратительные идеи. — Жонглер поднял свой мешок.

Нона стояла, глядя на яблоко в своей руке, но не видя его. Воспоминание не отпускало ее. Мать, в полумраке хижины, впервые видит кровь на ее руках. А это что такое? Они причинили тебе боль? Нона опустила голову и покачала ею. Биллем Смитсон пытался причинить мне боль. Это было внутри него.

— Лучше иди домой, к мамочке и папочке. — Амондо медленно повернулся, оглядывая хижины, деревья, амбары.

— Мой папочка умер. Его забрал лед.

— Тогда мне лучше всего отвести тебя домой. — Улыбка, только наполовину грустная. Он откинул назад длинные волосы и протянул руку: — Мы ведь друзья, не так ли?

Мать Ноны разрешила Амондо спать в их амбаре, хотя на самом деле это был не более чем сарай, в которым прятались овцы, когда приходил снег. Она сказала, что люди будут говорить, но ей все равно. Нона не понимала, почему кого-то волнуют разговоры. Это просто шум.

В тот вечер, когда Амондо уехал, Нона зашла к нему в сарай. Он разложил содержимое своей сумки перед собой на грязном полу там, где в дверной проем лился красный свет луны.

— Покажи мне, как жонглировать, — попросила она.

Он оторвал взгляд от ножей и ухмыльнулся, темные волосы рассыпались по его лицу, темные глаза скрылись за ними:

— Это очень трудно. Сколько тебе лет?

Нона пожала плечами.

— Маленькая. — В деревне не считали годы. Ты был младенцем, потом маленьким, потом большим, потом старым, потом мертвым.

— Маленькая — это совсем мало. — Он поджал губы. — Мне уже двадцать два года. Наверное, я должен быть большим. — Он улыбнулся, но в его улыбке было больше беспокойства, чем радости, словно мир совсем сошел с ума и предлагал большим не больше утешения, чем маленьким. — Давай попробуем.

Амондо поднял три кожаных мячика Лунный свет не позволял разобрать их цвет, но ближе к фокусу стал достаточно ярок, чтобы подкидывать и ловить. Он зевнул и повел плечами. Быстрый взмах рук — и три шара заплясали по переплетенным дугам.

— Вот. — Он их поймал. — Попробуй.

Нона взяла мячи из рук жонглера. Мало кто из других детей справлялся с двумя. За три не брался никто. Амондо смотрел, как она вертит их в руках, понимая их вес и ощущение.

Она изучала жонглера с самого его появления. Теперь она представила себе узор, который нарисовали шары в воздухе, ритм его рук. Она подбросила первый мяч вверх по нужному изгибу и замедлила мир вокруг себя. Затем из ее руки лениво вылетел второй. Через мгновение все трое уже плясали под ее дудку.

— Впечатляет! — Амондо поднялся на ноги. — Кто тебя научил?

Нона нахмурилась и чуть не упустила свой улов:

— Ты.

— Не лги мне, девочка. — Он бросил ей четвертый мяч, коричневый и кожаный, с синей лентой.

Нона поймала его, подбросила, попыталась приспособиться, и за один удар сердца все четверо пришли в движение, описывая над ней длинные ленивые петли.

Гнев на лице Амондо застал ее врасплох. Она думала, что он будет доволен, что это сделает ее похожей на него. Он сказал, что они друзья, а у нее никогда не было друзей, и он сказал это так легко... Она думала, что, разделив его умение, заставит его снова произнести эти слова и запечатает их навсегда. Друг. Она нарочно швырнула мяч на пол и неуклюже замахнулась на следующий.

— Меня научил циркач, — солгала она. Мячи откатились от нее в темные углы, где живут крысы. — Я тренируюсь. Каждый день! С... камнями... гладкими, из ручья.

Амондо подавил гнев и натянул на лицо хрупкую улыбку:

— Никто не любит, когда его дурачат, Нона. Даже дуракам это не нравится.

— А сколькими ты можешь жонглировать? — спросила она. Мужчины любят говорить о себе и своих достижениях. Нона знала так много о мужчинах, хотя сама была маленькой.

— Спокойной ночи, Нона.

Нона, отвергнутая, поспешила обратно в двухкомнатную хижину, которую делила с матерью, вокруг нее сиял свет луны, более теплый, чем свет полуденного солнца.

— Быстрее, девочка! — Настоятельница дернула Нону за руку, вырывая ее из воспоминаний. Эти хор-яблоки вернули Амондо в ее сознание. Настоятельница оглянулась через плечо. Через мгновение она сделала это снова. — Быстрее!

— Почему? — спросила Нона, ускоряя шаг.

— Потому что начальник тюрьмы Джеймес скоро пошлет за нами своих людей. Меня они выругают — тебя повесят. Так что — шире шаг!

— Ты сказала, что дружила с начальником тюрьмы еще до того, как Партнис Рив был младенцем!

— Значит, ты слушала. — Настоятельница гнала ее по узкому переулку, такому крутому, что через каждые несколько ярдов приходилось делать прыжок-другой, чтобы не отставать, а крыши высоких домов вставали ступеньками одна над другой. Запах кожи ударил Ноне в нос, напомнив о цветных шариках, которыми Амондо дал ей пожонглировать, запах такой же сильный, как вонь коров — густой, глубокий, отполированный, коричневый.

— Ты сказала, что вы с начальником тюрьмы — друзья, — повторила Нона.

— Я встречалась с ним несколько раз, — ответила настоятельница. — Противный маленький человечек, лысый и косоглазый, внутри — еще уродливее. — Она обошла товары сапожника, разложенные перед его ступеньками. Каждый второй дом, похоже, был сапожной мастерской, в витрине которой старик или молодая женщина стучали молотком по каблукам сапог или отделывали кожу.