Призрак Бомбея - Шилпа Агарвал

Он беззаботно дразнил или поучал младших братьев, изредка с симпатией обнимая их после выговора. Но с Мизинчиком Нимиш стал вести себя суше и лишь читал ей вслух отрывки из своих бесчисленных книг или профессорские лекции, если она просила помочь с домашним заданием.

— Нимиш? — вновь прошептала она. «Неужели он ждет меня вон под тем деревом?»

Мизинчик подалась вперед, представляя его сильную руку в своей ладони, на себе. Ей даже померещился шелковый отлив за деревом — труппа танцовщиц дожидалась встречи влюбленных, дабы завести кокетливую песенку и пуститься в пляс. Мизинчик была уверена, что Нимиш завел ее сюда для признания в любви. Настал ее болливудский час…

Где-то вдали закрылась дверь, и Мизинчик очнулась от грез.

Неужто Нимиш вернулся в дом? Разве она как-нибудь нарушила сценарий? Мизинчик помчалась обратно сквозь кусты, невольно вытаптывая любовно выращенные цветы, а добравшись до бунгало, перебежала залитую луной аллею.

Дома Мизинчика обступила темнота.

В искусственной прохладе Дхир громко, отрывисто храпел, а потный Туфан блаженно дремал, засунув руку под полу пижамы. Но кровать Нимиша по-прежнему пустовала. Мизинчик спряталась за ней, стараясь унять ретивое сердце и поеживаясь от холодного, липкого пота, который уже подсыхал.

— Ну где же ты? — прошептала она в подушку.

Что он делает один в темном саду, за огромной каменной стеной? Стена окружала бунгало с трех сторон, а четвертую защищала столь же внушительная решетка с чугунными штырями в виде наконечников стрел. Но затем, мысленно пройдясь по двору, она вспомнила, что стена была не совсем уж глухой. Там есть проход — точнее, выход. «Нет!»

Она снова взяла «Факира из Джангхиры» и взглянула на стихи напротив безвкусной таблички «Идеальный мальчик»:

В краю родном, в лесу родном

Голубка нежная живет —

Не покидая отчий дом,

О вере и любви поет.

Увили вера и любовь

И сердце бедное мое,

Но льется преданная кровь

Ради нее, лишь для нее!

Навязчивые слова закрутились в голове, и тогда Мизинчик медленно, старательно отклеила табличку с противоположной страницы. Там, под «Идеальным мальчиком», скрывалась не столь уж идеальная правда — его тамариндовая голубка. Небольшое отверстие в каменной стене и впрямь вело лишь в одно место — к соседям Лавате. Ну а «птичкой» Нимиша оказалась семнадцатилетняя Милочка, лучезарно улыбавшаяся с черно-белого снимка.

В груди у Мизинчика резко укололо, и ядовитые щупальца боли расползлись во все стороны, все туже и туже сжимаясь вокруг сердца.

Она тяжело задышала, быстро повторяя влажными губами: «Милочка. Милочка. Милочка».

Нужно было догадаться. Мизинчик еще носила умащенные косы. Куда ей до ослепительной красавицы Милочки с густой копной волос, изящно убранной цветами? Соседи без конца нахваливали ее кожу, светлую на зависть, и изысканный разрез глаз. Мать Милочки, Вимла, размашисто подкрашивала их каждое утро черным каджалом[11]— от нечистой силы.

Долгие годы Милочка была подружкой Мизинчика, особенно в раннем детстве. Они прятались в тенистом саду, сооружали из ветвей самодельные алтари для пуджи[12], украшали их цветами и священными листьями тулси[13], а внутрь ставили миниатюрную статуэтку богини процветания Лакшми, из сандалового дерева. Милочка всегда была жрицей, а Мизинчик — богомолкой. Она стояла на коленях, пока Милочка кропила водой ее склоненную голову и ставила на ней пунцовую метку.

Но едва Милочка подросла, ей надоела эта детская игра, и четыре года разницы показались девочкам целой вечностью. Впрочем, Милочка иногда приглашала Мизинчика в парк на пикники, и там, вдали от любопытных глаз, они могли пооткровенничать, как подруги или даже сестры. Тогда Мизинчик впервые уловила то, чего другие никогда не замечали: мимолетную тень, скрытую бесшабашность на прекрасном лице Милочки.

С громким лязгом включился кондиционер, и Мизинчик присела возле кровати Нимиша, подавляя приступ ревности. Она чувствовала себя такой маленькой и ничтожной. Утерев слезы, попробовала приклеить «Идеального мальчика» обратно на страницу, нервно теребя желтоватую клейкую ленту.

Мизинчик так увлеклась и оглохла от пыхтящего кондиционера, что не услышала шагов Нимиша. Не успела она опомниться, как он прошептал ее имя. Девушка тотчас захлопнула книгу.

— Что ты здесь делаешь? — Он сел на кровать и склонился к ней. — Все хорошо?

Она кивнула, не поднимая головы.

Он легко опустил руку ей на плечо. Вес и тепло руки должны были успокоить Мизинчика, но не тут-то было. Неужели это и все, на что она может рассчитывать, — заботливый вопрос, жест утешения? Мизинчик оттолкнула его.

В удивлении Нимиш уселся поудобнее и поправил очки. Тогда-то он и увидел у нее свою книгу. Он напрягся и потянулся за ней, но Мизин чик вцепилась крепко. Внутри лежал снимок, которым Нимиш дорожил.

— Где ты был? — дерзко прошептала она.

Нимиш не обратил внимания на невежливый тон, но не ответил. Он снова ласково спросил:

— Все хорошо?

Из глаз Мизинчика хлынули слезы. Она не смогла устоять перед его тихим голосом, мягкими манерами.

— Ответь мне, пожалуйста, — попросила она, проверяя, солжет ли. Ведь он никогда не лгал.

Нимиш пожал плечами:

— Там, в аллее. В саду.

— Я вышла из дома. Я искала тебя.

Нимиш поднял брови:

— Тебе нельзя выходить ночью на улицу. Если Маджи узнает…

— А тебе можно? — парировала Мизинчик, утирая слезы. — Что, если все узнают, чем ты занимаешься?

— Отдай, — сказал Нимиш строже. Он протянул руку и схватил книгу, но Мизинчик стиснула ее крепче.

Их взгляды встретились. Он смотрел так нежно, что Мизинчик разжала руки.

— Почему она? — прошептала девушка, едва кондиционер заглох. — Почему не я?

Мизинчик поднесла руку к губам: в наступившей тишине ее мог услышать Нимиш! Она заметила, как он отшатнулся.

— О чем ты? Эх, Мизинчик…

Он покачал головой.

Она задыхалась, в груди пульсировала острая боль. В глазах потемнело. Просто жить не хотелось. «Как это случилось?»

В голове промелькнули сцены из древнего эпоса, отрывки из Пуран и Махабхараты[14], которые ей пересказывала Маджи. Бесстрашная принцесса Драупади вышла замуж сразу за пятерых мужчин, и все они были братьями. Прекрасная принцесса Санджана и неразлучная с ней Чхая делили одного мужа — бога солнца Сурью. Если эти легендарные романы были возможны, значит, и то, чего Мизинчик желает от Нимиша, не так уж страшно.