В тени Нотр-Дама - Йорг Кастнер

Насколько она ошиблась, Марианна не могла знать. И еще меньше мог знать я, последовавший ее совету, когда, жуя, направился к силуэту большого Собора на восточном конце острова. Откуда знать человеку, что Божий дом скрывает самого большого из всех дьяволов? Если бы я догадался, я бы покинул Париж той же ночью. Но парижский Нотр-Дам в Париже казался мне местом для убежища, но не для зла.

Полный доверия к Богу, я шел по улице Святого Христофора, прямо на возносящийся в небо собор впереди меня. Собор Парижской Богоматери величественно возвышался над путаницей узких улочек и тесных домов, которые чуть ли не пугливо теснились в тени Божьего дома В своей могущественности он напоминал Вавилонскую башню — величественное, запутанное сплетение олова и стекла, строительного раствора и камня.

Но собор не был безжизненным, как обещал камень. Когда я шел по мрачной площадке перед Собором, я разобрал дыхание и храп, словно все черти из преисподней расположились здесь на ночлег. В каждом углу, под каждым выступом стены лежала или скорчилась оборванная фигура. Воспоминания о ночных нападениях вернулись обратно, и я крепко прижал к телу таким чудесным образом снова приобретенный кошель на поясе.

К моему удивлению, главный портал был закрыт, и в его тени оказалось много спящих людей. При моей неудачной попытке занять лестницу и пройти в ворота, я наступил на руку и собрал богохульное проклятие с яростными ругательствами: «Смотри под ноги, болван! Вступай в гильдию слепых, коли не видишь спящих!»

— Я всего лишь хочу пройти в церковь.

— Приходи утром.

— Я охотнее сплю по ночам, нежели днем.

— Но не в соборе Парижской Богоматери.

— Это же всеобщий обычай во Франции — церкви дают бездомным приют на ночь.

— Но не Собор Парижской Богоматери.

— Почему же нет?

— Спрашивай не меня, брат, а Фролло.

— Отца Клода Фролло?

— Да, — выдохнул нищий подо мной и неловко перекрестился. Бородатое, шелудивое лицо повернулось ко мне. — Ты, похоже, не из Парижа? Тогда запомни: архидьякон Собора Парижской богоматери не жалует нас, калек. Любит нас так же мало, как египтян, и запирает свой огромный храм от нас. Потому-то мы и лежим здесь перед входом, а не внутри.

— Кто такие египтяне?

— Цыгане.

— Почему ты называешь их египтянами?

— Это не я, а Фролло так их прозвал.

Я слышал слова, но не понимал их и показал на оба боковых входа:

— Почему здесь в каждом углу спит по одному человеку, а там никого?

— Потому что боковые входы прокляты еще больше, чем все это здание, — усмехнулся бородач и перевернулся на бок, чтобы спать дальше.

Я почувствовал себя таким разбитым и усталым, что любое проклятие мне стало безразличным. Что еще должно меня поразить после того, как я встретил ужасного монаха-призрака не только без потерь, а даже с прибытком?! Итак, я беззаботно направился к южному входу, который был расположен напротив стен Отеля-Дьё[11].

Кто-то крепко схватил меня за плечо, и я был отброшен назад.

— Ты что, дьявольское отродье, брат? — прохрипел бородач, который оставил свое место и теперь стоял передо мной с расширенными глазами; они горели в обрамлении его косматой гривы, словно угли, брошенные кем-то в колючий куст. — Почему ты не слушаешь старого Колина? — он дернул меня за руку. — Пойдем, брат. Я потеснюсь, тогда и тебе найдется местечко у главного портала. Там ты будешь в безопасности от Сатаны.

Теперь я хотел только спать, послушно последовал за стариком и пристроился рядом с ним. Мне приснился Гутенберг, который бросил меня в грязной печатной комнате на свое дьявольское изобретение, как на ложе пыток. Рядом стояло закутанное, мрачное создание, лицо которого скрывал капюшон. Я подумал о монахе-призраке, который уже однажды помог мне. Но на этот раз черный человек не пошевельнулся, не внял моим громким мольбам. Тигель опустился низко на меня, словно я был листом бумаги. Я хотел спрыгнуть с пресса, но Гутенберг крепко пристегнул меня. В наказание за мое сопротивление он нанес мне по лицу оглушающий удар…

Я кричал и уворачивался, чтобы избежать новых ударов. Сильные руки схватили меня, и кто-то посмотрел на меня с укором. Это не была та строгая, жестокая физиономия, которую мой сон предписал дьявольскому изобретателю из Майнца[12], но и не безликая тень монаха-призрака. Предо было полное, розовощекое лицо, которое светилось здоровьем и добродушием в розовых лучах восходящего из-за Нотр-Дама солнца.

Толстый человек ко всему прочему был облачен в одеяние облата[13]целестинских монахов и производил довольное, округленное впечатление буквы «О».

Привычка сравнивать людей с буквами явно была связана с моим ремеслом, однако я частенько находил в этом глубочайшую истину. Разве буквы не возникли из знаков, изображений? А если они изображают на бумаге все вещи, включая человека, то не должны ли буквы олицетворять людей и все вещи в нашем мире?

— Эй вы, причетники, не обращайтесь с ним так грубо, — обратился целестинец к обоим церковным служкам, которые схватили меня своими жесткими лапами. — Бедолага, да он всего лишь поспал. Кто спит, тот безгрешен.

— Вам хорошо говорить, мэтр Филиппо Аврилло, — заворчал один из причетников возле моей левой руки так громко, что у меня зазвенело в ухе. — Вам не приходится каждое утро гонять со своего порога всяких попрошаек!

— И самые бедные — создания божьи, мой друг, — Филиппо Аврилло мягко улыбнулся. — Сжальтесь и подумайте в милостивом настроении, что этот человек просто спал. Вы неожиданно схватили и напугали его, и он защищается еще в полусне. Но ваши крепкие затрещины, без сомнения, не оставили и следа от дремоты.

Мирянин был прав. Моя щека болела, бока — не меньше. Если парижане хотели использовать при строительстве Собора только самый лучший камень, то одиннадцать ступеней лестницы перед порталом явно не были предусмотрены как ложе для здорового сна.

К боли, онемению в руках и ногах прибавилось еще и смятение. Я услышал музыку и крики и огляделся по сторонам. На краю Соборной площади протянулась процессия ряженых — непристойно кривлявшиеся дьявол, ведьмы и демоны. Они исчезли на улице Нев, вертя обнаженными задами в сторону Собора. Начался праздник шутов. Нищие, с которыми я делил ночное ложе, давно исчезли. Старый Колен — тоже.