Молодой Сталин - Саймон Себаг-Монтефиоре

События этого дня попадут в заголовки газет всего мира, буквально потрясут Тифлис до основания и впоследствии разделят разобщенных социал-демократов на враждующие лагеря; этот день задаст направление карьере Сталина и едва не уничтожит ее. Этот день – переломный в его жизни.

Двадцать головорезов, составлявших костяк сталинской шайки, известной как дружина, заняли свои позиции на Эриванской площади, в то время как их дозорные прохаживались по нарядному Головинскому проспекту, главной улице Тифлиса, мимо роскошной постройки в итальянском стиле – дворца наместника. Они ожидали проезда почтового фаэтона и конных казаков. Капитан с черкесской саблей гарцевал на лошади, затем спешился и принялся прогуливаться по фешенебельному бульвару.

На всех углах стояли казаки или городовые: власти подготовились к эксцессам. Еще с января ждали чего-то подобного. Осведомители и агенты царской тайной полиции (охранки) и политической полиции (жандармского корпуса) то и дело доставляли донесения о заговорах подпольщиков, о вражде между шайками революционеров и уголовников. В сырых сумерках подполья бандитизм и терроризм смешались, и отличить обман от правды было трудно. Но “разговоры” о “спектакле” (как выразились бы сегодняшние разведчики) шли уже несколько месяцев.

В это залитое солнцем, жаркое утро восточный колорит Тифлиса (ныне Тбилиси, столица Грузии), казалось, принадлежал совсем иному миру, чем находившаяся в тысяче миль царская столица – Санкт-Петербург. Старинные улицы без водопровода и электричества обвивали склоны Мтацминды, Святой горы, становясь в конце концов настолько крутыми, что по ним трудно было идти; по их сторонам лепились кривые живописные дома с балконами, увитые древним виноградом. Тифлис был большой деревней, где все друг друга знали.

Позади военного штаба, на изящной Фрейлинской улице, в нескольких шагах от площади, жила жена Сталина, красивая молодая грузинка, швея по имени Като Сванидзе, и их новорожденный сын Яков. Это был настоящий брак по любви: несмотря на частые вспышки гнева, Сталин был предан Като, а та восхищалась его революционным рвением и разделяла его. Она с малышом грелась на балконе под солнечными лучами, не догадываясь, какое потрясение готовит ее муж – ей и всему Тифлису.

Этот тесный город был столицей Кавказа, дикого горного царского наместничества между Черным и Каспийским морями, неспокойного места, где жили отчаянные люди, враждовавшие между собой. Головинский проспект по элегантности не уступал парижским улицам. На нем стояли белые неоклассические театры, здание Оперы в мавританском стиле, гостиницы и дворцы грузинских князей и армянских нефтяных баронов; но за военным штабом с Эриванской площади начиналось настоящее азиатское попурри.

Пестро одетые лоточники и лавочники предлагали острую грузинскую фасоль – лобио и горячие хачапури. Водоносы, уличные торговцы, карманники и носильщики занимались своим ремеслом на армянских и персидских базарах; их узкие проходы больше напоминали левантинский рынок, чем европейский город. Караваны верблюдов и ослов, груженные шелками и пряностями из Персии и Туркестана, фруктами и бурдюками с вином из плодородных грузинских провинций, проходили сквозь ворота Караван-сарая. Молодые официанты и мальчики на посылках прислуживали гостям, зашедшим сюда отдохнуть или перекусить: они носили мешки, распрягали верблюдов – и наблюдали за площадью. Из недавно открытых грузинских архивов нам теперь известно, что Сталин, подобно Феджину из “Оливера Твиста”, привлекал мальчишек из Караван-сарая к делу революции в качестве уличных разведчиков и посыльных. Между тем в одной из похожих на пещеру задних комнат Караван-сарая заправилы шайки наставляли своих стрелков, в последний раз репетируя план. Здесь в это утро был и Сталин.

Хорошенькие девушки-подростки с зонтиками и заряженными револьверами, Пация Голдава и Аннета Сулаквелидзе, “стройные шатенки с черными глазами, светившимися юностью”, довольно развязной походкой прошли по площади и встали у штаба. Там они принялись заигрывать с русскими офицерами, жандармами в строгих голубых мундирах и кривоногими от верховой езды казаками.

Тифлис был – и остается до сих пор – праздным городом неторопливых гуляк, которые часто заходят выпить вина в харчевни на открытом воздухе; если экспрессивные, легковозбудимые грузины и напоминают какую-то другую европейскую нацию, то, это, конечно, итальянцы. Грузины и другие кавказцы в традиционных чохах – длинных бушлатах с карманами для пуль на груди – расхаживали по улицам, громко распевая. Грузинские женщины в черных платках и жены русских офицеров, одетые по европейской моде, гуляли у ворот Пушкинского сада, угощаясь мороженым и шербетом; тут же толпились персы и армяне, чеченцы, абхазы и горские евреи в разнообразнейших костюмах и головных уборах.

Стайки уличных мальчишек, кинто, украдкой высматривали в толпе, кого бы облапошить. Подростки-семинаристы в длинных белых подрясниках под предводительством бородатого учителя в священническом облачении шли из семинарии – белого здания с колоннами через дорогу; там Сталин девять лет назад чуть не стал священником. Этот неславянский, нерусский, лютый кавказский калейдоскоп, в котором смешались Восток и Запад, был тем миром, что вскормил Сталина.

Сверившись с графиком, Аннета и Пация разделились и заняли новые позиции по обе стороны площади. На Дворцовой улице сомнительные посетители знаменитого духана “Тилипучури” – князья, сводники, наушники и карманники – уже пили грузинское вино и армянский коньяк; рядом возвышался роскошный дворец князя Сумбатова.

В это время Давид Сагирашвили, еще один революционер, знавший Сталина и кое-кого из бандитов, зашел в гости к другу, который владел лавочкой над духаном; у порога его встретил радушный и гостеприимный разбойник Бачуа Куприашвили, который “немедленно предложил мне стул и стакан красного вина, по грузинской традиции”. Давид выпил вино и собирался уходить, но разбойник “с исключительной вежливостью” предложил ему остаться и “отведать еще закусок и вина”. Давид понял, что “они впускали людей в ресторан, но назад не выпускали. У дверей стояли вооруженные люди”.

Заметив, что на бульваре показался конвой, Пация Голдава, стройная темноволосая дозорная, побежала за угол к Пушкинскому саду и замахала газетой ждавшему ее у ворот Степко Инцкирвели.

“Начинаем!” – негромко сказал тот.

Степко кивнул Аннете Сулаквелидзе, которая стояла снаружи у выхода из “Тилипучури”, и она подала знак, предназначенный для сидевших в духане. Вооруженные мужчины у входа подозвали их. “По условному сигналу” Сагирашвили проследил, чтобы заговорщики в духане отставили стаканы, взвели курки пистолетов и высыпали на площадь, распределившись по ней, – худые, чахоточные молодые люди, которые уже несколько недель толком не ели. Иные из них были бандитами, иные – отчаянными сорвиголовами, а иные – обычное в Грузии дело – обнищавшими князьями из провинциальных замков без стен и крыш. Они совершали преступления, но пеклись не о деньгах: они были преданы Ленину, партии и своему тифлисскому кукловоду – Сталину.

“Роли каждого из нас были расписаны заранее”, – вспоминала третья девушка из банды, Александра Дарахвелидзе, подруга Аннеты, всего девятнадцати лет от роду, но уже ветеран нескольких ограблений и перестрелок.