Обреченный царевич - Михаил Попов

О нем предпочитали говорить при дворе шепотом. Сам же он вообще избегал каких бы то ни было разговоров. Имел к тому же удивительный облик. Он нисколько не походил на обычного конника-азиата, но и с аристократом Гистом имел мало сходства. Узкое, плоское, сероватого цвета лицо с длинным прямым носом и глубоко утопленными под брови глазами. Пламени светильника не удавалось отразиться в них. Тонкие бледные губы. Выбритые виски и короткие волосы на макушке. Впрочем, прическа скорее всего дань моде тех племен, где он обретался в последнее время.

Начальник гарнизона наконец достаточно овладел собою, чтобы что-то сказать, и сказал сущую ерунду, что вот он, мол, ходил проверять посты. Мегила, ничего не отвечая на это, сел на один из табуретов и похлопал львиную лапу широкой костистой ладонью.

– Здесь ничего не изменилось. Ты не привез с собою свои ковры и статуи? Не собираешься здесь задерживаться надолго?

Чувствуя себя сразу же и полностью разоблаченным в своем самом затаенном замысле, Гист смущенно начал говорить о том, что для устройства удобной жизни у него совсем нет времени: и гарнизон, и город требуют слишком много внимания. Происки Птахотепа, этот полузаконный отряд Небамона, совершенно сумасшедшее поведение князя Бакенсети – он целыми днями жжет огонь в подземелье дворца, а для чего все это, говорить отказывается. Закончив эту речь, он смолк, не зная, что делать дальше. Спросить, зачем доверенный посланец царя прибыл сюда, было немыслимо. Немыслимо было даже поинтересоваться, КАК он проник через все линии охранения в этот покой. Проник в тот самый момент, когда это охранение инспектировалось им самим, Гистом.

– Я прикажу подать пиво.

– Прикажи подать вина. В Мемфисе надо пить вино, пиво – фиванский напиток. Но сначала бассейн.

Мегила резко встал и двинулся какой-то ускользающей походкой к выходу, хозяин едва поспевал за ним. Охранники захрапели от неожиданности, как их кони. Гость хорошо ориентировался в расположении помещений, шел не оглядываясь и нигде не замедляя шаг, хотя и не слишком спеша. Гист вырвал факел из каменной щели в стене и бросился вслед за ним. Вот и внутренний укромный двор: посеребренный сикомор, черная в его тени акация, серая тень пальмы на звездной россыпи и квадратное лоснящееся пятно воды между стволами с несколькими поблескивающими листьями кувшинки на поверхности.

Мегила, не торопясь, разделся, обнажив широкое, бледное, костистое тело с высоко, как у египетских статуй, поднятыми плечами, и в следующее мгновение провалился в воду, оставив хозяина с факелом на гранитном берегу.

4

Проснувшись в своей маленькой полутемной спаленке на вытертой камышовой циновке, Мериптах не вскочил, как обычно, и не помчался во двор в надежде отыскать кого-нибудь из своих приятелей, он остался лежать, обводя взглядом место своего обитания. По каким-то одному ему ведомым причинам князь Бакенсети держал своего единственного сына, можно сказать, в черном теле, что, впрочем, последнего вполне устраивало. Спальня мальчика находилась на первом этаже старого, помпезного, местами обшарпанного кирпичного дворца. Рядом с ним ночевали дворцовые повара и княжеские писцы, и на втором этаже, где располагались покои князя и его супруги, он был редким гостем. Княжеский сын, как и дети старшей дворцовой прислуги, посещал «Дом жизни» в храме Птаха, и никаких особых домашних учителей ему не полагалось. В компанию его товарищей входили сын повара Бехезти, сын шорника Рипу, сын винного писца Утмас и прочие головорезы примерно тринадцати-четырнадцати лет. Все свободное время Мериптах рыскал вместе с этой горластой сворой по окрестностям дворца, по речному берегу, дразнил павианов и негров, ставил силки для птиц, ловил неядовитых змей или карабкался на пальмы, обдирая колени и ногти. Видом своим он мало походил на сына правителя одного из богатейших и древнейших номов Египта.

Мериптах продолжал неподвижно лежать, и сознание его тоже было неподвижно и прозрачно, как вода в новом бассейне из светлого мрамора. Струя кисловатого дымного запаха пробежала по тонким, чуть трепетнувшим ноздрям. Это означало, что утро в разгаре, повара уже растопили свои печи в тыльной части дворца, теперь сворачивают головы уткам и обдают кипятком, чтобы легче выдирались перья. По крутым каменным лестницам, что взлетали из коридора перед его спаленкой на второй, княжеский этаж, слышалось тупое мягкое постукивание пяток. Прислужницы княгини Аа-мес возносят чистую колодезную воду для утреннего омовения своей госпожи. И, как всегда, беспричинно и весело хихикают.

Над головою Мериптаха уже давно вились две большие нерешительные мухи. Одна все же спрыгнула из воздуха на сгиб левого локтя. Нужно было только протянуть другую руку и взять мухобойку, но почему-то не хотелось.

Пока княжеский сын лежал в полумраке, в окрестностях задней части дворца был слышен то удаляющийся, то приближающийся гогот большого гуся, по-хозяйски расхаживавшего, где ему заблагорассудится. Этот гусь был любимец Некфера, управляющего винными и пивными складами. Пернатый негодяй словно знал о своем положении, поэтому норовил ущипнуть каждого, кто попадался на пути. Повара, работавшие на воздухе, прямо-таки страдали от него, ибо не отгонишь же скалкой птицу, которая приснилась самому управляющему, причем в говорящем виде. Никто из слуг и писцов, и офицеров охраны этот сон растолковать не смог, поэтому Некфер решил, что гусь этот птица со смыслом и ей можно позволить особенное поведение.

Гоготанье вдруг резко усилилось, гусь управляющего вошел в дворцовый коридор. Шлепая лапами по камню, он передвигался от двери до двери, заглядывая внутрь – все ли встали. Всунув голову в спальню Мериптаха, он смотрел на княжеского сына некоторое время, то бусиной правого глаза, то, переложив голову, левого, а потом вдруг чихнул.

В этот момент огромный желтобрюхий крокодил упал в девственную, чистейшую глубину мраморного бассейна. Мериптах вспомнил все, что произошло с ним вчера ночью, и тут же вскочил на ноги. Оставаться один на один с такими воспоминаниями не было никакой возможности. Едва натянув набедренную повязку, босиком Мериптах выскочил из спальни, пнув мимоходом подглядывающего гусака, которого всегда недолюбливал.

На секунду он задержался в коридоре первого этажа, распахнутом двумя выходами направо и налево в сторону уже разгоревшегося утра. В проеме одного выхода было видно, как крутятся вокруг чадящей в три струи низенькой печи пара поваров, облитых по́том, как стеклом. Главный трапезный распорядитель Хуфхор презрительно поглядывал на их старания, теребя мочку уха маленьким цветастым веером. Другой конец коридора выходил в сад. Сикомор, акация и пальма стояли там, как стояли в любое другое утро. Ничего не изменилось, но Мериптаху показалось, что это всего лишь оттого, что они глупые (и повара, и пальмы), просто еще не знают о случившемся, а когда узнают, то все переменится. Люди остолбенеют, а деревья запрыгают.

Узнают, узнают, но позже, а сначала надо рассказать все отцу и матери, им, им раньше всех!

Мериптах взлетел по ступенькам на второй этаж и попал в большой полутемный коридор, перпендикулярный нижнему и разделявший второй этаж дворца вдоль его длины.