Старая погудка на новый лад. Русская сказка в изданиях конца XVIII века - Автор Неизвестен

царский венец». — «Не нужно мне, великий государь, ни злата твоего, ни сребра, ни драгоценных камней, ни скипетра и ни царского твоего венца; не я тебе сию радость возвещаю, но волею всещедрых Богов даруется тебе сие блаженство. А требую от тебя только того, чтоб ты по получении себе любезного наследника не забыл воздать небожителям благодарственных жертв, наделяй всегда нищую братию, научи сына своего мудрости и благоразумию в правлении, а меня отпусти теперь обратно в уединенное мое жилище, чтоб продолжать жизнь в мире и спокойствии». — «Вижу, препочтеннейший старче, — ответствует ему Бугжатский царь, — что все мирские прелести и суетные мечты тебя не пленяют, прими хотя от меня малейший знак моего к тебе почтения и благодарности». Тогда царь Хираз Табернаевич выносит из своего кабинета предрагоценнейшие четки, сделанные из наиредкого камня, называемого карбункулом, который ежели внести в темную горницу, то так оную осветит, как будто бы оная комната освещена была стосвещными паникадилами, и который имеет еще такую таинственную силу, что, взяв его в руку и идти ночью, тотчас можно найти всякое потаенное сокровище, и хотя бы оно на сто сажен зарыто было в землю, то само выйдет и предстанет к тому, у кого сей неисповедимый камень. Итак, уединенный обитатель долины при Бончарском озере, славный в познаниях сокровеннейших таинств естества, мудрый Стабор, не могши отказаться от усильных просьб царя Хираза Табернаевича и не видав еще никогда такой редкости, для единого любопытства принял от Бугжатского царя подносимые ему четки и, низко до земли поклонившись и пожелав царю с царицею всех благ, вышел из царских чертогов и направил стопы свои к хижине своей, прилежно на пути рассматривая подаренные ему четки.

Не успел еще Стабор выйти из государева дворца, как Бугжатский царь опрометью побежал в спальню к своей супруге и в радостном своем восторге говорит ей: «Прелюбезнейшая моя супруга, прекрасная Другистана Алоизиевна, раздели со мною радость сердца моего: я получил теперь приятнейшую для нас ведомость. Некий старец по имени Стабор, живущий от сей столицы за тридцать поприщей в уединенной долине Бончарского озера[3], был теперь у меня по повелению безмерных небожителей; он дал мне каких-то таинственных корней, кои силою своею должны разрешить твое неплодородие, причиняющее нам столь долговременную печаль. Вот возьми их и прикажи сей час своей нянюшке сварить их в ухе; когда ты их употребишь в снедь, то с той же минуты понесешь во чреве». Радость с обеих сторон была неизреченная.

Царица позвала тотчас свою нянюшку, приказала ей сварить сии коренья как надобно в ухе и притом запретила ей, чтоб она никак не осмеливалась того отведывать. Нянюшка, начавши варить, сама думает: «Боже мой! Что это сделалось царице Другистане? Живу я при ней двадцать пять лет и с самого ее младенчества носила ее на руках, нянчила, лелеяла, и она во всем мне верила и ничего от меня не утаивали; а ныне за верные мои услуги скрывается от меня в самой безделице. Что ни будет, а нельзя не отведать, ведь она не узнает, когда я ложки две-три хлебну, посмотрю, что за таинственная похлебка». Так говорила нянюшка, а хлебнув одну ложку, столь приятной показалась ей похлебка, что она и в другой раз прихлебнула, потом и в третий. Тут усмотрела она чудное над собою действие: была прежде поджарая, а от трех ложек похлебки стало у нее показываться брюхо, и она стала чувствовать то, что с чреватыми женщинами обыкновенно бывает. Нянюшка не знает, что делать; видит, что худо дело, да нельзя говорить, а похлебка поспела, надобно нести к царице. Она понесла похлебку, и царица, увидев ее, удивилась, что вдруг произошла с нею такая перемена, спрашивает ее о причине. Нянюшка в вине своей признается, просит прощения, а прекрасная Другистана охотно ее в том прощает, видя, что корни имеют желанное действие. Тут уже царевна присела за похлебку и во здравие все скушала, не оставив ни жижицы, ни единого корешка, потому что она, приготовляясь к дивной похлебке, и маковой росы еще не кушала. Входит к ней царь Хираз Табернаевич, который тогда занят был в совете государственных дел: он находит свою супругу не в таком виде, как была за полчаса, дивится и, услышав, что действием того есть похлебка таинственных стаборовых корней, радуется, льстит себя приятной надежою, лобызает свою дражайшую супругу и в восторге своем сказал: «Прелюбезнейшая царица моя, уповай на милосердие Богов, когда они начали так чудесно изливать на нас свои благодеяния, то вскоре счастие наше будет усовершенствовано».

И так прекрасная царица Другистана с того часа в утробе своей понесла детище; да и с ее нянюшкою то ж учинилось. Когда пришло время, то нянюшка родила прежде сына, который назван Иваном, нянькиным сыном; царица спустя два часа также разрешилась от бремени царевичем, которого нарекли Ерусланом-царевичем.

С неизреченною радостию Бугжатский царь воспринимает на свои руки дарованного им от небес сына, нежно его лобызает, почитает себя на высочайшей степени человеческого блаженства и повелевает обнародовать о новорожденном князе. Поспешают в царев дворец вельможи, бояре и все знатные государственные чины; во всех местах города и окрестных селений во множестве стекается народ, наполняет воздух радостными восклицаниями, воссылают на небо тысячи обетов о благоденствии царя и царицы и новорожденного царевича, и повсеместно слышно только: «Да здравствует наш милосердный и премудрый царь Хираз Табернаевич с прелюбезною своею супругою прекрасною царицею Другистаною Алоизиевною и с любезным их детищем, младым князем Ерусланом-царевичем! Да продлят Боги жизнь вашу на многие лета нерушимо в мире, согласии и благоденствии!» Радостный Бугжатский царь оказывает вельможам, боярам и прочим государственным чинам свою царскую милость, повелевает изготовить богатый пир, который три дня продолжался со всеми веселостями; бедных наделил подаяниями, и по его приказанию выставлены были для народа разные яства и напитки.

Младый Еруслан-царевич был лица прекрасного, волосы имел русые, глаза его подобились своим блеском двум звездам. Не совершилось ему еще двух лет, как он стал уже оказывать превосходные свои дарования и склонность к великим предприятиям. Приставили к нему дядьку, одного премудрого вельможу по имени Цинна, который с великим тщанием старался наставить своего питомца, младого Еруслана-царевича, во всех науках и военных добродетелях, приличных царскому сыну. Иван-нянькин сын отчасти также пользовался в том, и они столько были друг на друга похожи, что ни в лице, ни в голосе, ни в росте, ни по другим знакам не можно было отличить Еруслана-царевича