Вандербикеры с 141‑й улицы - Карина Ян Глейзер

– Мэджик Джей, проверка связи. Приём.

Джимми Л. снова заговорил, и так громко, что белка, покусившаяся на один из злаковых батончиков, дала дёру.

– Ты шутишь, Оливер?

Оливер поморщился. Джимми Л. нарушил протокол, а этого ещё не случалось ни разу за всю историю их общения по рации.

– Нет. Родители только что нам сказали, – ответил Оливер.

– Байдерман – это тот дядька, который наорал на твоего папу, когда наш бейсбольный мяч влетел к нему окно?

– Он самый.

– Так нельзя, дружище. Он не имеет права отнимать у вас дом.

– Ну, его это не останавливает. Зато папа сказал, что мы останемся в этом же районе.

– А как же твой домик на дереве? Как же наши рации, дружище? Мы два месяца на них копили.

– Мы хотим его переубедить, – запинаясь, ответил Оливер. Когда родители обрушили на них эту ужасную новость, у него разболелась голова, и вот теперь снова заныли виски.

– Держи меня в курсе, дружище. Я постараюсь вам помочь. Приём.

Джимми Л. вспомнил о протоколе, и Оливер счёл это добрым знаком.

– Спасибо. В воскресенье у нас всё в силе? Приём.

– Да, дружище. До баскетбольного матча осталось тысяча четыреста часов. Как слышно?

– Мэджик Джей, отлично слышно. Приём.

– И… Оливер?

– Что?

– Мне не хочется, чтобы ты переезжал.

Оливер поднял взгляд на окно Джимми Л., но никого в нём не увидел. Солнце скрылось за домом, и на домик на дереве упала тень.

– Мэджик Джей, вас понял. Приём.

Отличные идеи всегда приходили к Гиацинте, когда её окружали любимые вещи: разномастные лоскутки, необычные пуговицы, катушки ниток всех цветов радуги, бумажные пакетики с опасными на вид швейными иголками. Гиацинта сама сделала себе жёлтое платье в цветочек из старой наволочки, в которой вырезала отверстия под руки и голову. А для полноты картины обвязала талию лавандовой лентой.

И теперь, сидя в самодельном платье посреди гостиной, Гиацинта рассматривала свою коллекцию лент и думала, что бы такого смастерить для Байдермана. Причём настолько великолепного, чтобы он тут же разрешил им остаться. Мимо прошёл Франц, и Гиацинта набросила на него зелёный бантик. Пёс завилял хвостом со скоростью двести взмахов в минуту.

Краем глаза Гиацинта заметила, как мама вышла из кухни, заглянула в прачечную и забрала оттуда слегка помятые коробки, которые хранились за стиральной машиной. Причём это были не какие-то там коробки, а специальные – для переезда.

Франц блаженно зевнул, прерывая мрачные размышления хозяйки, и в ту же минуту через отверстие для почты в двери посыпались конверты и журналы. Гиацинта вскочила на ноги и помчалась к входу вслед за Францем. Она повернула замок на ручке и отворила дверь.

– Здравствуйте, мистер Джонс! – крикнула Гиацинта.

Мистер Джонс разносил почту в этом районе ещё до того, как папа появился на свет. Франц дважды тявкнул и уткнулся носом в сумку с письмами.

– Привет, друзья! – ответил мистер Джонс, одной рукой почёсывая Франца за ушами, а другой давая пять Гиацинте. Потом он ласково отодвинул Франца в сторону, достал из сумки галету и бросил на крыльцо. Франц радостно проглотил лакомство и снова принялся бесстыже рыться носом в сумке почтальона.

Мистер Джонс, как всегда, был одет в ярко-синюю куртку с логотипом американской почтовой службы в виде орла, синие штаны, чёрные ботинки с утолщённой подошвой (прошлой зимой мистер Джонс поскользнулся на льду, упал и растянул запястье, и мама подарила ему эти ботинки с защитой от скольжения) и тёплую шапку, тоже украшенную бело-синим орлом.

Было у него и кое-что, что не входило в униформу почтальона: декоративные круглые пуговицы, которые Гиацинта смастерила сама с помощью специальной машинки. Одна гласила: «Почта – это круто!», другая: «Возлюби почтальона своего», а третья – «Собака – лучший друг почтальона». На третьей получилось особенно много текста, и прочитать, что там написано, было довольно сложно.

– Как поживаете, мисс Гиацинта? – вежливо спросил мистер Джонс.

– Всё хорошо, спасибо, – так же вежливо отозвалась девочка.

– Приятно слышать, – сказал мистер Джонс, извлекая из кармана платок, и протёр все три пуговицы, пришитые к куртке. – Очень приятно.

Гиацинта взяла со столика у двери пакетик собачьих лакомств в форме косточек и протянула мистеру Джонсу.

– Они со вкусом арахисовой пасты, – сказала она. – Угостите синьора Паза, если вы к нему ещё не заходили.

Синьором Пазом звали дряхлого чихуахуа с чёрной шёрсткой, который жил дальше по улице.

– Ему точно понравится! – ответил мистер Джон и бережно убрал пакетик в карман. Слово «точно» он произнёс так, как Гиацинта произнесла бы «тошно». – Так уж вышло, что я как раз собираюсь к нему сейчас заглянуть. Неужели вы сами приготовили эти лакомства?

– Да, – подтвердила Гиацинта, радуясь, что он спросил. Сама она об этом не упомянула бы, чтобы не показалось, будто она хвастается. – Конечно, мама мне помогла.

Мистер Джонс понимающе кивнул:

– У вашей мамы талант к выпечке. Не знаю, что бы без вас делали соседские собаки, мисс Гиацинта. Помню, когда Неженка попробовал ваши лакомства, он был на седьмом небе от счастья!

Когда речь зашла о Неженке, Гиацинте вспомнилось её тёплое одеяло, которое она тоже называла «Неженкой», что натолкнуло её на мысли о кровати и спальне – спальне, с которой ей скоро, возможно, придётся распрощаться.

– Ах, мистер Джонс! Мама с папой рассказали нам кошмарную новость. Мы переезжаем! – воскликнула Гиацинта, одёрнув рукава платья, и сжала кулачки.

Мистер Джонс будто весь съёжился от потрясения:

– Переезжаете? Как так?

В ту же минуту мама влетела в прихожую с пакетом в руках.

– Доброе утро! – поздоровалась она, виновато улыбаясь. – Здравствуйте, мистер Джонс! Я испекла печенье. Хотите? Вкусное печенье с двойным шоколадом и орехами пекан услаждает и желудок, и душу, правда?

Однако мистер Джонс не потянулся за пакетом.

– Скажите прямо, миссис Вандербикер, – вы переезжаете?

Гиацинта заметила, что мама тоже как-то съёжилась.

– Ох, мистер Джонс, я хотела первой вам об этом рассказать! Хозяин дома отказался продлевать аренду. Нас самих только недавно огорошили.

– Я знаю вашего мужа с пелёнок, – обвиняющим тоном напомнил мистер Джонс.

– Конечно, мистер Джонс, вы нам как родной, – заверила его мама, и у неё в глазах блеснули слёзы. Она шуганула Франца, чтобы он не лез в сумку почтальона, и положила туда пакет с печеньем.