Необитаемое сердце Северины - Нина Васина

Феликс смотрел на опущенную голову отца, на круглую плешь в обрамлении седого ежика и с трудом удержался, чтобы не накрыть эту плешь ладонью. Отец в детстве частенько заставлял его закрывать мозжечок рукой или шапкой, чтобы космические лучи не навредили мозгу в период своей сильной активности.

– Ладно тебе... – Он ограничился тем, что потрепал отца по плечу. – Не все так плохо. Зато мы жили, как сыр в масле катались. Черная икра по воскресеньям, спецобслуживание...

– С этой икрой – не поверишь! – оживился отец. – Мне же ее выдавали по разнарядке, когда к нам начальник из лаборатории КГБ на обед приходил! А я тогда сразу звонил сестре, чтобы племянники приходили покушать. Да... О чем это я?.. Ах, да! О тебе и твоем потомстве.

– Ты беспокоишься, что мой ребенок может быть сканером? – Феликс устал и решил двигаться к завершению этого странного разговора.

– Да, – просто ответил отец. – И это самая никчемная и трудная судьба для любого человека, уж ты мне поверь.

– Хорошо, – Феликс встал. – Я все понял и очень внимательно отнесусь к этой информации.

– Сядь! – сказал отец, не двигаясь. – Конечно, ты внимательно отнесешься к этой информации! Мне стоило больших усилий оградить тебя самого от исследований.

И Феликс сел.

– Хочешь сказать, что меня, как твоего ребенка, должны были...

– Хочу сказать, что мы срочно переехали после того, как на тебя напала собака!

Феликс ошарашенно посмотрел на отца. Он не помнил никакой собаки.

– Понятно, – кивнул отец. – Ты не помнишь. А переезд помнишь? Наш первый переезд, тебе было десять?

– Переезд помню, а собаку – нет...

– Хорошо. – Отец кивнул, как показалось Феликсу, с удовлетворением. – Посмотри на меня. В глаза посмотри. Ты шел после занятий из Дома пионеров. Скверик небольшой, на тебя зарычала собака...

Феликс вдруг увидел чахлый фонтанчик в сквере из детства так отчетливо, что вздрогнул. И собаку – большая овчарка с волочащимся поводком. И свои ноги – в сандалиях с дырочками...

– Вспомнил! – воскликнул он радостно. – Я убегал, а потом остановился, чтобы не быть трусом. Отец!.. – Феликс схватил его за руку. – Ты заставил меня вспомнить? Ты так умеешь?

– Ерунда. – Отец взял его ладони в свои. – Это ерунда, такое каждый захудалый психиатр сможет. С задатками гипноза, конечно... Вот заставить тебя забыть тот случай было сложно.

– Собака не напала, она свалилась в обмороке, я помню. – Феликс почувствовал радостное возбуждение. – И день тот помню, лето было, я сделал макет молекулы водорода!

– Собака умерла, никакого обморока. Свалилась, можно сказать в прыжке. Она прыгнула на тебя, это видели прохожие. И хозяин, кстати, видел. Важный чин в министерстве образования. Он пришел ко мне через три дня. Тебе конфеты принес за пережитый стресс, а мне справку от ветеринара. Смерть овчарки наступила от сильных изменений мозга. Он сварился. Чиновник просил не жаловаться, собака, получается, была не совсем здорова, и все такое...

– Подожди. Кто сварился?.. – не понял Феликс.

– Мозг собаки выглядел так, как будто его сварили в кипятке. Приди этот чиновник к другому какому человеку, тот бы ничего не понял. Но я-то уже был лабораторной крысой, я уже знал, как воздействуют на все живое электромагнитые волны. Вот так...

– Ты хочешь сказать, что собака в прыжке получила микроволновый заряд...

– Ее мозг, – уточнил Феликс-старший и постучал себя по голове.

– Ладно, я понял. – Сын встал. – Ты намекаешь, что я тоже не без способностей, спасибо. – Мне душно в этой комнатке и как-то не по себе. Пойдем на улицу. Хотя, честно говоря... – Феликс посмотрел на часы.

– Мне тоже пора, – отец встал. – Самое главное обсудим стоя. Две минуты – и я уйду. Особые обстоятельства – вот самое главное в проявлениях способностей. Человек может прожить жизнь и не знать, на что способен его организм. Пока он не научится замедлять время.

– Понятно, замедлять время, – кивнул Феликс, уже жалея, что не ушел сразу.

– Страх или сильное волнение заставляет человека лучше ориентироваться в отведенных ему секундах опасности. Многие избежавшие беды в критических для жизни ситуациях и те, кто смог спасти других в этих ситуациях, говорили, что у них было время на реакцию, как в замедленном кино. Они все успевали – уклониться, отскочить, выдернуть из-под машины ребенка, удержать падающую трехсоткилограммовую плиту. И это – люди с ординарными способностями. Что же говорить об особо одаренных!

– То есть – обо мне! – И Феликс перешел к решительным действиям.

Он обнял отца и почти силой вывел его из комнатки в коридор музея. Публики прибавилось, бегали дети.

– Ты должен знать, – сказал устало Мамонтов-старший, – это был не единственный наш переезд...

– Отец, – проникновенно заверил Феликс, – как только я надумаю жениться или размножиться, клянусь, ты узнаешь об этом первым после моей избранницы! Мы все тогда хорошенько обсудим, ладненько?

Ответа он не получил. Отец ушел, отвернувшись. Феликс выдохнул, потер виски и огляделся. У стенда с коллекцией бабочек стояла кучка детишек лет шести-семи. Знакомая отца что-то тихо им говорила, показывая на бабочек. Феликс окинул глазами просевшую к земле фигуру пожилой женщины, вспомнил, что она и отец – одногодки. Отец рассказывал, как в шесть лет его соседка по коммуналке – одногодка Феофания, которую все звали Феней, на его глазах оживила для него засохшую бабочку на чердаке. А самое прекрасное видение отца – это девочка Феня в речке, тем же летом, с расставленными в стороны руками, вся в сверкающих стрекозах. Они сидели на руках, голове, на растопыренных пальцах и, что его особенно поразило – на крошечных сосочках плоской груди, и Феня кривилась от цепких стрекозьих лап, но терпела, чтобы поразить его наповал.

Феликс невольно улыбнулся, столь отчетливо вдруг представив себе смотрительницу шестилетней, и замер. Феофания открыла стеклянную дверцу и что-то спрашивала у детишек. Одна из девочек показала на самую большую бабочку с фиолетовым свечением крыльев. Мальчики спорили, показывали на другую. Феофания успокоила их, выставив перед собой ладони. Феликс задержал дыхание, предчувствуя что-то необычное. Феофания вытянула губы трубочкой и подула на фиолетовую бабочку. Потом – на другую, со сложным разрезом крыльев. Бабочки... пошевелили крыльями. И взлетели! Открыв рты и запрокинув головы, дети смотрели вверх, на их полет, и Феликсу стало тошно до слез. Он готов был заплакать. Сделав круг по залу, бабочки вернулись на стенд. Дети захлопали. Феофания приложила указательный палец к губам, призывая их к тайне. И в этот момент Феликс покрылся мурашками от страха – он отчетливо вспомнил то происшествие с собакой – овчарка сзади, с оскаленной мордой, и ему не убежать, это уже понятно. И тогда он остановился и замедлил... время. Прыжок стал тянуться... тянуться... собака зависла в воздухе...