Спасение красавицы - Энн Райс

— Знаешь, я страстно жажду того, чего не имею, — прошептала Красавица. — Я отвергаю это, но всей душой желаю. Может быть, это просто потому, что я пока что не встретила своего настоящего господина или госпожу…

— А как же кронпринц? Ведь это он привез тебя в королевство? Несомненно, он был для тебя поистине великолепным господином?

— Ну, не таким уж и великолепным… — рассеянно ответила она. — Я его почти и не помню. Видишь ли, он был мне совсем неинтересен… А что бы произошло, окажись я в руках того хозяина, который бы полностью мною завладел? — Она бросила на меня быстрый взгляд. Ее глаза странно заблестели, словно обнаружили вдруг целый мир новых возможностей.

— Этого я не могу тебе сказать, — сказал я, от ее слов внезапно испытав чувство потери.

Вплоть до этого момента я не сомневался, что любил свою госпожу, леди Эльверу. Но теперь я вовсе не был в этом так уверен. Может, Красавица говорила о некой более глубокой, все затмевающей, беспредельной любви, которой еще не довелось мне испытать?

Как бы то ни было, точно я знал то, что Красавица меня «зацепила». Мне интересна была эта девушка, лежащая на шелковой постельке всего в одном дыхании от меня. В полусумраке каюты ее обнаженные ручки и ножки вырисовывались безупречным скульптурным совершенством, в глазах скрывалось множество недосказанностей и тайн.

И все ж таки при всех наших различиях, несмотря на все наши проникновенные беседы о любви, мы были истинными рабами, рабами по призванию. И это бесспорно.

Годы службы у королевы многое открыли в нас самих, необратимо изменив всех нас. Несмотря на все страхи и противоречия, мы уже не были теми, что поначалу, пугливыми и робкими существами. Мы выплыли — каждый своим собственным путем — в затягивающий своим вихрем поток чувственных мук и наслаждений.

И лежа сейчас в каюте наедине со своими мыслями, я пытался осознать, в чем основные различия между замковой жизнью и жизнью в городке, и угадать, что сулит нам нынешний плен в султанате.

(Рассказ Лорана)

В замке я прослужил целый год, будучи личным невольником строгой леди Эльверы, которая взяла за правило пороть меня каждое утро за завтраком. Это была гордая и чрезвычайно тихая, молчаливая леди с синевато-серыми глазами и волосами цвета воронова крыла, которая часами просиживала, склонясь над тончайшей вышивкой. После экзекуции я неизменно целовал ее туфельки в знак признательности за порку, рассчитывая хоть на толику похвалы — что я достойно вынес все удары или что я по-прежнему красив и мил. Но что там! От леди Эльверы редко когда удавалось услышать хоть слово. Она вообще крайне редко отрывала взгляд от иглы.

В дневные часы моя госпожа обычно отправлялась со своей работой в сад, где я развлекал ее, совокупляясь с принцессами. Сперва я должен был отловить свою прелестную жертву, отчаянно гоняясь за ней по цветникам. Затем раскрасневшуюся принцессочку следовало принести пред очи госпоже, положив к ее ногам, после чего начиналось основное представление, которое я должен был исполнить в совершенстве.

Разумеется, мне очень нравились эти моменты. Нравилось вонзать свой жаркий жезл в простертую передо мной, пугливую, трепещущую плоть — ведь даже самые игривые и отчаянные принцессы дрожали от долгой погони и пленения, — и мы оба сгорали от страсти под холодными невозмутимыми взглядами моей госпожи, несмотря ни на что продолжавшей свое шитье.

Как жаль, что мне ни разу не привелось там овладеть Красавицей! Она оставалась любимой невольницей кронпринца вплоть до того дня, когда, вдруг впав в немилость, была сослана в городок. Разделять утехи с ней дозволялось лишь леди Джулиане. Но однажды мне довелось увидеть ее на «Тропе наездников». Как возжелал я тогда, чтобы она подо мной так задыхалась от бега! Эта девушка с первых же дней в замке была просто исключительной рабыней. Когда она вышагивала рядом с лошадью леди Джулианы, ее изысканные формы и грациозные движения казались поистине безупречными. На фоне копны золотистых, точно спелая пшеница, волос ее лицо вырисовывалось изящным заостренным сердечком; в голубых глазах сияла гордость и полыхала страсть, которую скрыть просто невозможно. Сама королева Элеонора поглядывала на принцессу с ревнивой завистью.

Но теперь, оглядываясь назад, я ни на миг не сомневаюсь в истинности ее слов насчет того, что Красавица нисколько не любила тех, кто в ту пору требовал от нее любви и привязанности. Всякий раз, когда я видел ее в замке, нетрудно было заметить, что сердце ее свободно.

В чем же состояла особенность моей жизни в стенах замка? Моя душа тогда была опутана цепями. Но что это были за оковы?

Я был принцем, вынужденным служить, — высокорожденной особой, временно лишенной привилегий, которую заставляли выносить исключительные испытания для тела и души. Да, в том-то и заключалась сама сущность этого унижения: что, когда выйдет срок служения, я снова сделаюсь той же привилегированной персоной; в том, что изначально я был ровней тем, кто сейчас тешился моей наготой и сурово взыскивал за малейшее проявление гордости и воли.

Причем с особой ясностью я сознавал это, когда прибывавшие в замок принцы из других земель искренне изумлялись этому обычаю королевы держать рабов для похотливых утех. Когда меня выставляли перед гостями, я чувствовал себя так, словно меня свежевали заживо.

— Но как же вы заставляете их себе служить? — неизменно спрашивали гости, одновременно удивленные и зачарованные увиденным.

И никогда не знаешь, то ли им страстно хочется служить, то ли повелевать. Неужто все человеческие натуры так раздираемы этим внутренним спором?

Как правило, ответом на их робкие вопросы следовала простая демонстрация нашей отменной выучки. Мы должны были опуститься перед гостями на колени, выпятив на обозрение обнаженные гениталии, затем повернуться задом, подставляя ягодицы для порки.

— Это игра в удовольствия, — говорила сухим бесстрастным голосом леди Эльвера. — А вот этот принц с прекраснейшими манерами, Лоран, развлекает меня в особенности. Придет день, и он станет править богатым королевством. — С этими словами госпожа неспешно прищипывала мне соски, затем широко раскрытой ладонью приподнимала мне член и мошонку, показывая их изрядно ошарашенным гостям.

— И все же почему они нисколько не противятся, даже не упираются? — неизменно спрашивал какой-нибудь гость, возможно, пытаясь скрыть собственные тайные волнения.

— Подумайте сами, — начинала толковать леди Эльвера. — Он напрочь избавлен от одежды и аксессуаров, что делали бы его человеком внешнего мира, и благодаря этому в нем в полной мере выказываются все физические достоинства, превращающие этого мужчину в моего раба. Вообразите себя такими же обнаженными, ничем не защищенными, такими же полностью порабощенными — и, возможно, вы не менее ревностно станете служить, дабы не навлечь на себя целую гамму воспитательных мер, включая и самые постыдные.

После таких объяснений чего только не требовал этот новоприбывший от приставленного к нему дотемна раба! Весь дрожащий, с пунцовым лицом, я весь оставшийся день пресмыкался перед ним, исполняя всевозможные команды, данные мне незнакомым, еще не привыкшим повелевать голосом. И ведь помыкали мною те самые лорды, что когда-то окажутся при моем собственном королевском дворе! Припомним ли мы тогда эти нынешние мгновения? Осмелится ли кто-то хоть обмолвиться об этом?