Забытая Византия, которая спасла Запад - Ларс Браунворт

Диоклетиан сражался против христианства в безнадежной битве, и в 305 году н. э. он понял это. Правление сроком в двадцать один год оставило его физически истощенным, и великолепие его должности не могло этого возместить. В возрасте около шестидесяти лет, с подорванным здоровьем, император осознал, что его молодость и зрелость прошли в служении государству, и не захотел посвятить остаток своих дней дальнейшему несению этой ноши. Ошеломив своих соправителей, он предпринял шаг, беспрецедентный в истории Рима — объявил о своей отставке. Впрочем, как и следовало ожидать от Диоклетиана, это не было простым отречением. В своем роде это было деяние столь же претенциозное, как и прочие его дела: безграничное доверие самому ходу истории.

Античный мир никогда особо не интересовался вопросами наследования. Римская империя, как и многие древние государства, традиционно передавала трон от отца к сыну, удерживая контроль над государством в руках небольшой группы людей. Самой большой слабостью этой системы было то, что если династия прерывалась, неспособная произвести наследника, мир империи погружался в кровавую войну, пока не определялся сильнейший. Что бы достигшие успеха императоры ни говорили о своем божественном праве, правда была в том, что законность их правления основывалась на физической силе, выдающемся уме или вовремя совершенных убийствах. Только в писаных конституциях эпохи Просвещения политические режимы найдут решение для этой фундаментальной проблемы. Без этого каждое правление сводилось к принципу выживания сильнейшего — или, как это по-республикански откровенно выразил Август, «carpe diem» — «лови момент».

Рим никогда не придавал особого значения принципам наследования, но теперь эта проблема стала насущной. За два столетия до Диоклетиана, во времена, которые по сравнению с истерзанной войной современностью представлялись идиллическим Золотым Веком, яркие, но бездетные правители выбирали наиболее способных людей из своего окружения и усыновляли их как наследников. Почти сотню лет трон переходил от одного одаренного правителя к другому, подтверждая высокий уровень власти и престижа Рима и ясно показывая, как выглядит занятие должности по добродетели, а не по крови. Но этот оазис удачного правления сложился только потому, что никто из этих императоров не имел своих детей, и в конечном итоге порядок наследования стал Ахиллесовой пятой. У Марка Аврелия, последнего из «усыновленных» императоров, было тринадцать детей, и после смерти он оставил империю своему сыну Коммоду. Опьяненный властью и совершенно не способный к управлению, новый император провозгласил себя воплощением Геркулеса, принял титул Pacador Orbis (Умиротворитель Мира) и переименовал Рим и некоторые из месяцев года в свою честь. Римский народ терпел развращенное правление своего страдающего манией величия императора в течение двадцати долгих лет, пока наконец сенаторы не взяли дело в свои руки и Коммод не был задушен в собственной ванной.[6] Так просвещенный обычай еще раз уступил династической случайности.

Таким образом, последнее заявление Диоклетиана опередило время примерно на пятнадцать столетий. Оно не было просто отставкой усталого старика — это была полноценная попытка законодательного решения вопроса о наследовании. И он, и Максимиан должны были уйти в одно и то же время; соответственно, их цезари, Галерий и Констанций Хлор (Бледный), должны были стать старшими императорами, назначить своих цезарей и таким образом плавно завершить передачу власти. Это не только должно было организовать наследование без ужасов междоусобицы, но и обеспечить империю опытными и способными правителями. Никто не мог стать августом без того, чтобы прежде не подтвердить своих качеств в виде цезаря.

Сложив с себя корону и скипетр, Диоклетиан отрекся от власти и с удовольствием занялся выращиванием капусты в своем имении в Салоне, на Адриатическом побережье.[7] Его современники с трудом представляли себе, что делать с богом в отставке, и история показала, каким мифологизированным может стать его наследие. Он прекратил хаос и восстановил стабильность — вполне достаточно, чтобы оправдать титул второго Августа; но, к сожалению, оказался в тени (в буквальном смысле этого слова) человека, что пришел к власти девятнадцатью годами спустя. Диоклетиан освободил Римскую империю от пережитков прошлого — но будущее лежало за Константином Великим.

Тетрархия заслуживала более длинной жизни, чем она имела. Ирония истории проявилась в том, как она распалась, поскольку Диоклетиан позаимствовал идею собственно из римской истории.

Стремясь к стабильности тех счастливых дней, что были до того, как неумолимая сила потрясла Рим, Диоклетиан возродил систему усыновлений — но ему стоило получше подумать, прежде чем выбрать двух человек с взрослыми сыновьями. Сыновья Максимиана и Констанция Хлора, Константин и Максенций, полагали, что трон принадлежит им по праву, и нетерпеливо ожидали, когда они смогут разделить императорскую власть. Но когда Максимиан с неохотой последовал в отставку за Диоклетианом, оба юноши остались ни с чем. Некогда бывшие сыновьями живых богов, Константин и Максенций стали не более чем обычными гражданами и восприняли это как предательство.

Не намереваясь отставать от жизни, Константин присоединился к военной кампании своего отца в Британии против пиктов. С легкостью покорив варваров, они оба удалились в Йорк, где стало очевидным, что Констанций был «бледным» потому, что умирал от лейкемии. Он был самым сдержанным из тетрархов, в основном игнорируя участие в религиозных преследованиях, производимых его более фанатичными соратниками, и пользовался широкой популярностью в армии, в составе которой было много христиан и солнцепоклонников.[8] Когда 25 июля 306 года он умер, посланник уведомил его убитых горем людей, что далекий цезарь по имени Север займет его место. Но солдаты на местах не намеревались слушать какого-то придворного чиновника. Большинство из них никогда не слышало о Севере, и им не было дела, кто он такой. У них была молодая, полная жизни версия их обожаемого военачальника, и совсем близко. Подняв Константина на своих щитах, они провозгласили его августом и тем ввергли Рим в войну.

Британские острова не так часто обращали на себя внимание империи, но возвышение Константина отозвалось даже в самых отдаленных уголках страны, одним ударом разрушив порядок престолонаследия, который пытался установить Диоклетиан. Воодушевленные способом, которым он приобрел власть, другие стали нарушать пределы, установленные Диоклетианом, намереваясь взять силой то, что не позволял закон. Максенций, боясь остаться не у дел, уговорил отца вернуться из отставки, чтобы укрепить свой авторитет, и успешно противостоял всем попыткам сместить его. К замешательству современников и досаде студентов, изучающих этот исторический период, вскоре на место августа претендовало уже шесть человек.